Мэри Стюарт - Кристальный грот

— Я и такое слышал.

— Правда? — Нахмурившись, я на мгновение задумался. — А та женщина? Что — если не считать обычных грязных сплетен — рассказывают о ней?

— Что она мало говорит, и с каждым днем все меньше. Не сомневайся, у Горлойса есть что сказать ей по ночам, когда они остаются наедине. Как бы то ни было, мне сказали, что теперь на людях она почти не подымает глаз, опасаясь встретиться со взглядом короля поверх его поднятой чаши или увидеть, что он перегнулся через стол и рассматривает подол ее платья.

— Как раз это я и называю грязными сплетнями, Кадаль. Я имел в виду, что она собой представляет?

— Об этом-то и не говорят, разве, что она молчалива и красива как та, как эта и как все они вместе взятые. — Он выпрямился. — О, никто не утверждает, будто она дает ему какую-то надежду. И видит бог, Утеру нет нужды вести себя, как голодному при виде миски с едой; уж его-то блюдо всегда с горкой полно — в любую ночь, стоит ему только пожелать. Вряд ли найдется в Лондоне девица, которая не пыталась бы попасться ему на глаза.

— Я верю тебе. А с Горлойсом он не ссорился? Я имею в виду, открыто?

— О таком не слышал. Одно время он был более чем сердечен, так продолжалось всю первую неделю или около того; старик был польщен. Но, Мерлин, это действительно большая неприятность; ей ведь нет и половины горлойсовых лет, а она проводит жизнь в клетке этих холодных корнуэльских замков, где ей остается лишь ткать ему воинские плащи да дремать над ними, и уж поверь, во снах она видит вовсе не седобородого старца.

Я оттолкнул блюдо. Помнится, меня тогда еще мало занимало, что там поделывает Утер, но последнее замечание Кадаля почти угодило в цель, и я не мог остаться безразличен. Была ведь некогда еще одна девушка, и ей тоже ничего не оставалось, как сидеть дома, ткать и дремать… Я отрывисто бросил:

— Ладно, Кадаль. Рад был обо всем услышать. Надеюсь лишь, что нам удастся остаться от всего этого в стороне. Мне и раньше приходилось видеть, как Утер сходит с ума по женщине, но это всегда были женщины, которых он мог добиться. А этот случай — самоубийство.

— Ты сказал, что он сошел с ума. Люди тоже об этом толкуют, — медленно сказал Кадаль. — Только они называют это «околдован». — Он глянул на меня искоса, сверху вниз. — Может быть, потому и послали молодого Ульфина в такой спешке, чтобы ты уж непременно явился в Лондон. Может быть, ты нужен ему, чтобы снять заклятие?

— Я их не снимаю, — бросил я. — Я накладываю.

Он на мгновение воззрился на меня, явно проглотив то, что собирался сказать. Потом отвернулся, чтобы взять кувшин с вином.

Когда он молча наливал мне, я заметил, что левой рукой он творит знак. Больше тем вечером мы не разговаривали.

Представ перед Утером, я тут же убедился, что Кадаль прав. Налицо была крупная неприятность. Мы прибыли в Лондон как раз накануне коронации. Было поздно и городские ворота уже закрыли, но относительно нашего отряда, похоже, имелось специальное указание, ибо нас, не задавая вопросов, спешно пропустили в город и тут же доставили прямо ко дворцу, где располагался король. Мне едва дали время сменить забрызганные грязью одежды и тут же провели к его спальне и подтолкнули в дверь. Слуги немедленно вышли и оставили нас одних.

Утер уже приготовился отойти ко сну и одет был в длинный халат темно-коричневого бархата, отороченный мехом. Его кресло с высокой спинкой было придвинуто к очагу, в котором на поленьях плясали языки пламени, а на табурете у кресла стояла пара кубков и приплюснутый с боков серебряный сосуд с крышкой, над его носиком неторопливо вилась струйка пара. Запах сдобренного пряностями вина донесся до меня, как только я вошел в комнату, и мое пересохшее горло сжалось от жажды, но король и не подумал предложить мне выпить. Он не сидел у огня. Он безостановочно метался по комнате из угла в угол, как пойманный в клетку зверь, и следом за ним, шаг в шаг, ходил его волкодав.

Когда за слугами захлопнулась дверь, он резко бросил — так же, как и раньше:

— Не очень-то ты спешил.

— Четыре дня? Тебе следовало дать коней получше.

Это заставило его остановиться. Он не ожидал, что ему станут отвечать. Но сказал довольно сдержанно:

— Это лучшие кони в моих конюшнях.

— Но тогда, милорд, если тебе нужно было, чтобы мы ехали быстрее, чем сейчас, следовало бы добыть крылатых коней. И людей покрепче. Нам пришлось оставить двоих по дороге.

Но он уже не слушал. Погрузился снова в мысли и возобновил бесконечную свою ходьбу, а я наблюдал за ним. Он похудел, двигался легко и быстро, как голодный волк. От бессонницы глаза его запали и кроме того, появились привычки, которых я раньше за ним не замечал — он не знал, куда девать руки. Он сцеплял их за спиной, хрустя суставами пальцев, или теребил полу ночной рубашки, или поглаживал бороду.

Наконец он бросил в мою сторону через плечо:

— Мне нужна твоя помощь.

— Я так и понял.

Это заставило его обернуться.

— Ты знаешь, о чем речь?

Я пожал плечами.

— Все только и говорят, что о вожделении короля к жене Горлойса. Я понимаю так, что ты и не пытался скрыть свое чувство. Но с тех пор, как ты отправил за мной Ульфина, минуло уже больше недели. Что случилось за это время? Горлойс и его жена все еще здесь?

— Конечно, они еще здесь. Они не могут уехать без моего дозволения.

— Понятно. Не было ли каких объяснений между тобой и Горлойсом?

— Нет.

— Но он должен знать.

— Он в таком же положении, что и я. Если когда-нибудь это выльется в слова, то остановить будет уже невозможно. А завтра коронация. Я не могу говорить с ним.

— Или с ней?

— Нет. Нет. О боже, Мерлин, я не могу приблизиться к ней. Ее охраняют, как Данаю.

Я нахмурился.

— Значит, он приставил к ней охрану? Это, конечно, достаточно необычно и равноценно публичному признанию, что что-то не так?

— Я лишь хочу сказать, что она окружена его слугами и людьми. И не только телохранителями — здесь немало его войск, которые участвовали в походе на север. Я могу приблизиться к ней лишь на людях, Мерлин. Тебе об этом, конечно, рассказывали.

— Да. Тебе удалось сказать ей что-нибудь наедине?

— Нет. Она настороже. Весь день она не отпускает от себя женщин, а у дверей ее слуги. И он… — Утер замолчал. На лице его выступил пот. — Он проводит с ней все ночи.

Он резко развернулся, так что зашелестел его бархатный халат и направился, бесшумно шагая через всю комнату, в угол, куда не доставал свет огня. Там он повернулся, протянул ко мне руки и заговорил просто, как мальчишка.

— Мерлин, что мне делать?

Я прошел через комнату к очагу, поднял сосуд и налил в оба кубка вина со специями. Один протянул ему.