Мэри Стюарт - Кристальный грот

— А когда ты сказал о моей кончине, что это было?

Я поднял глаза. Странно, но лгать Кадалю было еще сложнее, чем Утеру.

— Но я не видел твою смерть, Кадаль, и ничью, кроме своей. Я просто забылся. Собирался сказать: «как и ты ляжешь в могилу где-то в чужих краях…» — Я улыбнулся ему. — Я ведь знаю, что для бретонца это хуже, чем попасть в преисподнюю. Но думаю, что тебе от этого не уйти… То есть, если ты останешься у меня в услужении.

Он облегченно заулыбался. Да, это сила, подумал я, если мое слово может пугать мужей, подобных этому. Он сказал:

— Ну, на такое-то я согласен. Даже не попроси он меня об этом, я все равно остался бы. С тобой просто, и присматривать за тобой одно удовольствие.

— Разве? А я-то думал, ты считаешь меня своевольным сорванцом, да еще и источником своих бед вдобавок?

— Понимаешь, таков ты и есть, но дело в том, что я никогда не осмелился бы сказать такое кому-нибудь, стоящему столь же высоко, но ты только смеешься — а ведь рожден от королей.

— От королей? Вряд ли сюда можно причислять моего деда, как и моего… — Я осекся. Замолчать меня заставило выражение его лица.

Он сказал, не подумав, а затем начал ловить ртом воздух, как будто пытаясь проглотить вылетевшие слова и не произносить их.

Он ничего не сказал, просто стоял, перебросив через руку грязную тунику. Я медленно встал, и серое одеяние соскользнуло с колен на пол. Ему не было нужды говорить. Я понял. Представить трудно, почему я не понял этого раньше, в то мгновение, когда оказался перед Амброзием, стоя в замерзшем поле, а он сверху вниз рассматривал меня в свете факела. Он-то знал. И догадались, наверное, сотни прочих. Я припомнил теперь и как на меня иногда косились, и приветливое бормотание офицеров, и почтение слуг, которое я относил на счет уважения к распоряжениям Амброзия, но которое, как я понял теперь, было почтением к его сыну.

В комнате было тихо, как в пещере. В жаровне метнулся язычок пламени и рассыпался бликами в бронзовом зеркале у стены. Я посмотрел в том направлении. В озаренной пламенем бронзе мое обнаженное тело казалось хрупким и прозрачным, чем-то нереальным, сотканным из света и тьмы, колышущимся от мигания язычков огня. Но лицо было освещено, и в его вылепленных из света и тени чертах я видел его лицо, такое, каким увидел я его в комнате, когда он сидел над жаровней и ждал, пока меня приведут к нему. Ждал, пока я приду, чтобы он мог спросить о Ниниане. И в этом деле дар провиденья не помог мне. Обладающие им люди нередко бывают по-человечески слепы. Я обратился к Кадалю:

— Все знают?

Он кивнул. Он не спросил, что я имею в виду.

— Ходят слухи. Ты иногда бываешь очень похож на него.

— Я думаю, и Утер мог догадаться. Он раньше не знал?

— Нет. Он уехал раньше, чем начали ходить слухи. Он не потому был так против тебя настроен.

— Рад слышать это, — сказал я. — Но из-за чего же тогда? Только из-за того случая, когда я попался ему на пути, тогда, у стоящего камня?

— Да, это, и другое.

— Например?

Кадаль сказал прямо:

— Он думал, что ты наложник графа. Амброзий не очень-то охоч до женщин. Да и до мальчиков не охоч, если на то пошло, но Утеру никогда не понять, как это можно мужчине не делить ложе ни с кем все семь дней в неделю. И когда его брат стал уделять тебе столько внимания, поселил в свой дом, приставил меня приглядывать за тобой и все такое, Утер счел, что это, должно быть, от любви графа к своему наложнику. И это ему совсем не понравилось.

— Понятно. Он действительно сказал нечто подобное сегодня вечером, но я подумал, что это из-за вспышки гнева.

— Если бы он снизошел взглянуть на тебя или прислушаться к тому, что болтают люди, он быстро бы все понял.

— Теперь он знает. — Я заговорил с неожиданной уверенностью. — Он заметил это там, на дороге, когда увидел фибулу с драконом, которую дал мне граф. Я никогда не задумывался над этим, но он-то, конечно, понял, что граф не дал бы наложнику носить свой королевский знак. Утер подозвал факельщика и внимательно рассмотрел меня. Я полагаю, тогда он и увидел. — Меня поразила новая мысль. — И, по-моему, Белазий тоже знает.

— О, да, — сказал Кадаль, — он знает. Почему ты так подумал?

— По тому, как он разговаривал… Будто знал, что не посмеет и пальцем меня тронуть. Потому-то он, наверное, и попытался запугать меня угрозой проклятья. Он очень хладнокровен, правда? Он, должно быть, напряженно думал всю дорогу наверх к роще. Он не посмел бесшумно избавиться от меня за святотатство, но ему нельзя было и допустить, чтобы я начал болтать. Отсюда и разговоры о проклятии. А также… — я замолчал.

— Что такое?

— Да не пугайся ты так. Просто еще одна гарантия, что я не стану распускать язык.

— Ради всех богов, что это было?

Я пожал плечами и, тут только осознав, что все еще раздет, потянулся за ночной рубашкой.

— Он сказал, что возьмет меня с собой в святилище. По-моему, он хотел бы сделать из меня друида.

— Так и сказал? — Я стал уже привыкать к этому знаку Кадаля от злых чар. — И как ты поступишь?

— Пойду с ним… схожу хотя бы разок. Не смотри так, Кадаль. Совершенно исключено, что мне захочется прогуляться туда еще раз. — Я спокойно глядел на него. — Но нет в этом мире ничего, что бы я не был готов видеть и изучать, и нет такого бога, к которому не обратился бы я в соответствии с его собственным обычаем. Я ведь говорил тебе, что истина — тень бога. Если я собираюсь использовать ее, следует узнать, что это за бог. Ты понимаешь меня?

— Да как же мне понять? О каком боге ты говорил?

— Я думаю, существует лишь один бог. О, боги присутствуют везде, в полых холмах, в ветре и море, в каждой травинке, на которую мы ступаем, в каждом нашем вздохе и в кровавых тенях, где ждут подобные Белазию. Но я думаю, что есть один бог, который бог сам по себе, как великое море, а мы, все остальные — и малые боги, и люди, и прочие — как впадающие в море реки, мы все в конце концов приходим к нему… Ванна готова?

Через двадцать минут, в темно-синей тунике, заколотой у плеча фибулой с драконом, я отправился к моему отцу.

Секретарь сидел в приемной, силясь хоть чем-то скрасить свое безделье. Из-за занавеса доносился голос Амброзия, звучал он спокойно. Два стража у двери словно окаменели. Затем занавес отдернулся, и вышел Утер. Увидев меня, замешкался, привстал на каблуки, будто собираясь заговорить, но тут заметил заинтересованный взгляд секретаря и широким шагом направился мимо меня, взмахнув красным плащом и обдав запахом конского пота. По Утеру всегда можно было определить, откуда он только что пришел, по-моему, он впитывал запахи как губка. Скорее всего, он направился к брату, даже не приведя себя в порядок после возвращения из похода.