Мэри Стюарт - Кристальный грот

Король остановился, а с ним и толпа. Кто-то сказал:

— Эй, возьми, — я обернулся и увидел седобородого, протягивавшего мне посох. Покачал головой, повернулся к ним спиной и в одиночестве пошел дальше.

Везде стояла вода, она отсвечивала в лужицах между островками травы и на скрученных еще стебельках молодого папоротника, пробивающихся сквозь бледные травы зимы. Она блестела на сером камне скалы. Медленно продвигаясь вперед, я вынужден был прищуриваться, чтобы вообще хоть что-то видеть в этом ослепительном блеске влаги.

Обрушившаяся стена смотрела на запад. Она возводилась очень близко к краю скалы, и, хотя большая часть камней упала внутрь, груда обломков подходила снаружи почти к самому краю, где свежий оползень обнажил сырую и скользкую глину. В северной стене был оставлен проем — там должны были располагаться ворота; я направился к нему, осторожно обходя груды тесаного камня и инструменты строителей, и вошел внутрь строящейся башни.

Пол здесь представлял собой толстый слой взбитой грязи с лужами стоячей воды, в которых ослепительной медью сияло солнце.

Оно уже заходило, бросало свои последние лучи перед сумерками и рдело мне прямо в глаза, когда я обследовал обвалившуюся стену, разломы, угол падения, о многом говорящее расположение выходов горной породы.

Все это время до меня доносилось движение и бормотание толпы.

Время от времени луч солнца вспыхивал на обнаженном оружии. Высокий и резкий голос Маугана пробивал бреши в молчании короля.

Если я ничего не сделаю и ничего не скажу, то скоро толпа станет прислушиваться к его словам.

Оттуда, где он остановил своего мула, король мог видеть меня через проем северного входа, но для большей части толпы я был невидим. Я взобрался — или, скорее, взошел — с таким достоинством это было проделано — на упавшие камни западной стены, пока не оказался в стороне от уцелевшей части здания, и теперь все могли видеть меня. Сделал я это не только для того, чтобы произвести впечатление на короля. С этой удобной точки я должен был увидеть заросшие деревьями склоны внизу, по которым мы только что поднялись сюда, и попытаться теперь, когда мне не мешала толпа и подталкивания, разыскать путь, много лет назад приведший меня ко входу в штольню.

Голоса толпы звучали все более нетерпеливо, и я, прервав свое занятие, медленно поднял обе руки в сторону солнца — что-то вроде ритуального жеста, которым, как мне доводилось видеть, священники призывают духов. Если я устрою хотя бы какое-то подобающее магам представление, то, может быть, удастся заставить их притихнуть, в священниках зародить сомнение, а в короле — надежду, пока я не вспомню точно. Я не мог позволить себе носиться по лесу, меняя направления, как ищущий пес; я должен был привести их к тому месту быстро и прямо, как некогда меня самого привел сокол.

И счастье мне не изменило. Как только я воздел руки, солнце зашло и начали сгущаться сумерки.

Более того, когда яркий блеск перестал слепить глаза, я увидел. Я проследовал взглядом вдоль края тропы к изгибу горного склона, где так много лет назад карабкался, чтобы удалиться от толпы, окружавшей двух королей. Склоны густо заросли деревьями, гуще, чем мне помнилось. На тех из них, что были защищены выемкой на склоне, уже начали распускаться ранние листья, среди деревьев темнели кусты колючек и падуба. Я не мог узнать путь, по которому пробирался сквозь зимний лес. Я вглядывался в наплывающие сумерки, стараясь памятью дотянуться до ребенка, карабкавшегося по тем склонам…

Мы въехали со стороны открытой долины, вдоль вон того потока, под густой зарослью деревьев, через ту низкую гряду и затем в выемку. Короли с Камлахом, Диниасом и прочими расположились на южном склоне, чуть ниже дубовой рощи. Костры для варки обеда были там, а лошадей поставили тут. Был полдень, и когда я уходил — вон туда, — я наступал на собственную тень. Я уселся поесть под укрытием скалы…

Теперь я увидел. Серый утес, скала неподалеку от молодого дуба.

А по другую сторону скалы прошли короли, направляясь к Королевской крепости. Серый утес, скала у молодого дуба рядом с тропой. И прямо от нее, вверх между деревьями по крутому склону, пролегал полет мерлина.

Я опустил руки и обернулся. Натянуло серые облака и быстро стемнело. Подо мной заросшие деревьями склоны были плотно укутаны сумерками. За спиной Вортигерна вздымалась груда облаков, подсвеченная по краям желтым, и одинокий луч туманного света круто падал на темневшие вдали горы. Люди казались темными силуэтами, их одежда развевалась на промозглом ветру. Горели факелы.

Я медленно спустился со своего наблюдательного пункта. Когда я достиг середины пола башни, то задержался, оставаясь полностью в поле зрения короля, и вытянул руки ладонями вниз, как бы стараясь ощутить, подобно заклинателям, то, что находится под землей. В толпе глухо заговорили, а Мауган издал звук отвращения. Затем я уронил руки и приблизился к ним.

— И что? — в твердом и сухом голосе короля звучал вызов. Он нервно шевельнулся в седле.

Я не обратил на него внимания, проходя мимо мула и направляясь прямо в гущу толпы, как сквозь пустое место. Я по-прежнему держал руки опущенными и не поднимал глаз.

Ноги стоящих неуверенно переминались, шаркали, отходили в сторону по мере того, как толпа раздвигалась, пропуская меня. Я двинулся назад по тропе, стараясь двигаться плавно и с достоинством по взрытой и мокрой земле. Стража не пыталась остановить меня. Проходя мимо одного из факельщиков, я поднял руку, и тот пристроился ко мне без единого слова.

Колея, что протоптали на склоне горы строители и их лошади, была свежей, однако, как я и надеялся, она пролегала над старой оленьей тропой, по которой некогда взошли сюда короли. На полпути вниз я безошибочно узнал нужную скалу. В прогалинах между корней дуба уже прорастали молодые побеги папоротника, а на дереве набухли почки, местами уже распустившиеся среди прошлогодних древесных наростов — «чернильных орешков». Ни секунды не колеблясь, я свернул с колеи и направился к густо заросшему деревьями крутому склону.

Он зарос много сильнее, чем мне помнилось, и, несомненно, здесь давно уже не ступала нога человека, возможно, с тех времен, как мы с Сердиком продрались сквозь эту чащу. Но я помнил путь столь отчетливо, как будто сейчас по-прежнему стоял полдень того зимнего дня. Я шагал быстро, и даже там, где кустарник доходил до плеча и выше, старался идти ровно, не обращая на кусты внимания, проходя их, как переходят вброд воду. На следующий день я заплатил за достоинство волшебника порезами, царапинами и рваной одеждой, но в тот момент это, несомненно, впечатляло.

Помню, когда мой плащ зацепился и потянул что-то, факельщик прыжком, будто раб, подскочил, чтобы освободить его и придержать для меня.