Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии

Уцелевшие дома были только здесь, в тридцати шагах от нее. Дальше все было выжжено, вплоть до выложенной из крепких камней большой церкви. «Наверное, это монастырь, — подумала она, — известный на весь мир». Церковь была огромная — больше, чем любое здание, которое ей доводилось видеть, — но и она не избежала пожара. Полукруглые окна были испачканы сажей и напоминали пустые глазные впадины на каменном черепе, покатая крыша провалилась внутрь. Церковь была далеко — около пятисот шагов отсюда по вымощенной булыжником дороге. Она должна попасть туда, иначе замерзнет. По крайней мере у нее будет крыша над головой.

Выбравшись из своего укрытия, Тола пошла вперед, мимо домов. В горле першило от дыма и пепла. Справа послышался какой-то шорох. Она замерла. В двадцати ярдах от нее сидел пес и смотрел на нее. Вид у него был жалкий, хотя она не сказала бы, что он истощен. Видит Бог, вокруг полно трупов, чтобы насытиться. Пес двинулся к ней, опустив голову и слегка помахивая хвостом. Тола посмотрела вокруг. Никого. Она протянула руку, и пес прижал голову к ее ладони.

— Ну, малыш, ну, — проговорила она так тихо, что эти слова были почти мыслью.

Дар Толы читать людей не распространялся на животных, хотя было вполне ясно, чего хотел этот пес. Ласки. Любви. Кого- то, кто внес бы порядок в эту жизнь, превратившуюся в хаос. Она не могла ждать — было так холодно, что, казалось, пар от дыхания замерзает в воздухе.

— Иди. Иди.

Она побрела дальше, но пес продолжал идти за ней, тычась в нее носом.

— Уходи! Уходи! — Она оттолкнула пса, однако он не ушел, решив, что это такая игра, и завилял хвостом.

— Шшш. Шшш! Иди прочь!

Она снова толкнула его, и на этот раз пес гавкнул — Тола не представляла, что он может издать такой громкий звук.

— Уходи!

Она побежала, но для пса это была отличная разминка — он мчался следом за ней, возбужденно лаял и, прыгая, наступал ей на юбку. Они могли бы так играть в летний день на ферме. Она почувствовала вспыхнувшую искру любопытства, прежде чем увидела самих норманнов. Церковь была все еще в двухстах шагах, ближайшее здание — только в ста.

Через миг они ее найдут. У нее не было выбора. В одном из сгоревших домов пол был провален, она прыгнула внутрь и легла ничком. Пес стоял над ней и, оглушительно лая, скреб передними лапами, словно хотел выкопать ее оттуда. Послышались голоса норманнов.

— Чен! Чен!

Они звали пса. От одного из них, будто ожог крапивы, исходила враждебность, от другого — обычное любопытство.

— Чен! Чен!

Пес отвернулся от нее и навострил уши.

— Чен! Чен!

Они сказали что-то еще по-норманнски. Ее охватила знакомая зимняя тоска, как в те дни, когда отчаянно хотелось идти, но приходилось целыми днями сидеть дома из-за дождя и ветра. Одного из воинов ужасно раздражал лай. Другой пошел с ним просто потому, что ему надоело сидеть у огня и он решил размять ноги.

— Чен! Чен!

Ей хотелось схватить пса, заставить его остаться тут, но она не могла. Если она надеется выжить, то ему придется пойти и умереть. Тола лежала неподвижно, стараясь не привлекать внимания пса. Он перепрыгнул через кучу земли, которая была когда-то частью фундамента, и, виляя хвостом, направился к воинам.

Они ласково подзывали его, но один смеялся, а другой кипел от раздражения. Он был задира и улыбался притворно, пока пес, ничего не подозревая, шел навстречу своей судьбе. Один что-то сказал другому. Тола не поняла слов, но эмоции накрыли ее волной. «Прикончи его».

На мгновение она подумала, что должна встать, умолить их не трогать пса, воззвать к их мужественности и благородству. Глупо было горевать о собаке, когда погибло столько людей, но она горевала. Он пришел к людям за утешением и лаской, а нашел только жестокость.

Еще голос. Подошел кто-то третий. Она услышала вздох, длинную ласковую фразу, какую могла бы произнести бабушка, встретив мило то малыша, хотя голос был мужской. А потом раздался длинный свист. По легким хлопкам она догадалась, что пес подошел к кому-то и дал похлопать себя по спине. Она услышала еще несколько непонятных слов, а потом что-то очень похожее на «Нет, нет, нет!».

Волна протеста, негодования. Кто-то отказывался совершить очередное убийство. Холод от пола пробирал до костей, ей нужно было двигаться. Один из мужчин долго мочился, а другой позвал пса и свистнул ему.

Он ласково подзывал собаку, побуждая идти за собой. Тола почувствовала, как ее глаза защипало от слез благодарности. Она думала, что в мире выжгли всю доброту. Увидев, как кто-то, пусть даже враг, проявляет какую-то радость и любовь к жизни, старается привлечь к себе собаку ради ее дружбы, давало надежду, что когда-нибудь весь этот кошмар закончится. Пройдет время, и завоеватели опустят мечи, как в давние времена сделали датские викинги. Они поселятся здесь, обустроятся, восстановят дома и будут вести хозяйство — и в долинах снова воцарится мир. От одной этой мысли Тола испытывала радость, хотя понимала, что она, скорее всего, этого не увидит.

Она долго ждала, пытаясь согреть немеющие ладони и колени. Тело сотрясалось от дрожи, которую она не могла унять. Это было уже непереносимо. Нужно идти, иначе придется умереть от холода.

Тола приподнялась над земляным валом. Из домов не доносилось ни звука.

Она выползла из укрытия и на мгновение замерла. Ей было так холодно, что, казалось, она сейчас потеряет сознание. Зрение ослабло, слух немного изменился — будто она слышала сквозь толщу воды. Голова была очень тяжелой.

У нее возникло ощущение, что она умирает, но это не испугало ее — только было любопытно. Над ней высился храм. Создавалось впечатление, что он шатается и вот-вот упадет. Это могло быть гигантское дерево, протянувшее ветви к небесам.

Нет, это был дом Бога, а Богу необходим большой дом, потому что Бог такой большой.

Но Бога не было дома. Он покинул Англию и оставил ее ордам дьявола на растерзание.

Сквозь морозную ночь к ней шел человек. У нее не осталось сил бежать. Человек был странный — очень высокий, бледный, рыжие волосы на голове местами сгорели, окровавленное лицо покрыто уродливыми рубцами. Он был плотно закутан в изорванный плащ из птичьих перьев. Подходя, он сильно дрожал. Это наверняка бедный англичанин, оставленный норманнами умирать и очнувшийся среди всей этой разрухи.

— Здравствуйте, сэр.

Ей казалось естественным обращаться к нему так спокойно, пусть даже находясь в норманнском лагере.

— Я так замерз, — сказал человек.

— Я тоже. Эти люди из Нормандии плохо с вами обошлись, — заметила Тола.

— С тем, что за ними следует, мне было еще хуже.

— А что за ними следует?

— За кем?

— За… — В голове Толы был туман. Она пребывала в том полусонном состоянии, когда, только что проснувшись, человек не понимает, где находится, и не может узнать знакомую обстановку.