Андрей Шумеляк - Веллоэнс. Книга вторая. Царские игры

«Хорошее вино, чистое. Без хмеля».

– Впрочем, я увлекся. Вторая дочь больше похожа на змейку. Запомни – в обед ты её найдешь. А вечером, в час мыши, собери всех у обоза.

Инэгхи, помолчав, кивнула. Шатер чародея она покидала с ощущением тревоги и, одновременно, клокочущей безумной радости.

Свеберские рощи, граничащие с Манохой славились плодоносящими деревами и зверьем. Солнце сияло ярко, по синему небу плыли огромные облачные замки. Едва аггша вошла в лес, из кустарника выскочил крупный беляк. Метательный нож щелкнул по коре статной пихты, заяц бросился наутек. Инэгхи, выругавшись – бьет вино в голову, хоть и без хмеля – подобрала оружие и бесшумно, скользящим шагом отправилась вглубь леса. Надо бы подбить дичь покрупнее, но, даст Шаар, и с этим ушастым сведёт счеты.

Обогнув насыпь из валунов – памятник какой-то древней битве – охотница заметила возле кряжистого дуба хохлатого секача-одинца. Кабан взрыхлял землю, поедал сочные желуди, длинных жирных червей, похрюкивал от удовольствия. Зверь учуял чужака, поднял морду. Аггша решила не бить в глаз – голова кружится, зря потеряет время. Клинок ударил в бок, сразу за грудиной. Вепрь взвизгнул, яростно понесся на Инэгхи. Та выругалась – швыряльный нож застрял в шерсти. Слишком часто этот дикий свин терся о смолистые сосны, крепил свою щетинистую броню – калкан.

«Почему боги не дали мне разума? Отыскала бы мирного оленя – нет, надо лезть на рожон, затевать бранку со старым опытным вепрем!»

Нижняя пара рук сжала короткую двухклинковую совню, верхние достали из заплечного пояса-страфиона узкие трехгранные клинки – сиены. Она отпрыгнула от несущегося секача, вскользь проведя совней и вскрикнула – бивень порвал голень. Умный кабан не пробежал прямо, как молодые вепри, а повернулся, чтобы вновь бросится на противника. Если бы он успел, то, в лучшем случае, раскроил бы Инэгхи бедро. В худшем – выпотрошил кишки. Аггша успела придавить голову зверя совней, вонзила сиены в основание черепа. Темный узкий металл легко пробил жесткую закаменелую шкуру, разорвал шейную кость, проколол гортань. Вепрь всхрипнул и обмяк.

«Надо бы перевязать рану. Кровь привлечет волков».

Перебрасывающая Огонь секунду думала. Как и все агги она не любила одежды, носила только пояс-страфион, боевой черес да набедренную повязку. Одевала еще сапоги, но в этот раз оставила в обозе – лесные камешки и трава пяткам приятны – не то, что городские мостовые, на которых можно и плесень подхватить и другую неведомую заразу. Выбор очевиден – страфион разлетелся на два лоскута, обнажив объемные круглые перси. Одним лоскутом Инэгхи перевязала голень, приложив примочку из подорожника, вторым перетянула шею поверженного секача – чтобы не капала кровь. Сиены убрала в черес.

«Где же обещанная дочка?».

Вестимо, Одар посмеялся над ней. Хотя на него это не похоже. Да еще слова о любви, поцелуй. Глубоко внутри у зеленокожей что-то поднималось, вскипало. Агги не подвержены высокой любви, чувства охватывают их в кровавой брани и ритуальных танцах. Мишнут – это слово обозначало многое. Равенство всех и каждого, нечто большее, чем простое собрание. Семья, но семья священная, нерушимая. Страдает один – страдают все. Питается один – питаются все. В ее клане каждый мог взять на ложе любого понравившегося. Общая добыча. Общие дети. Общие мужья и жены. Нечто среднее между похотью и жертвенностью, как их понимают люди. Соитие исходит из равного уважения ко всем, руководствуется не похотью, но заботой обо всех, исключают ревность и всё то, что среди людей называется изменой. Любовь к одному эгоистична, она выделяет из клана, понужает заботиться о ком-то одном.

Инэгхи старалась создать в цирке подобие «мишнут», своеобразное единство и равенство душ. Удалось. И вот сейчас в ней зародилось что-то личное, своё, сокровенное. Аггша тихо выругалась:

– Столько быть одной – и дряхлого Мимаха возжелаешь.

Она уверила себя, что про дочку Одар пошутил, собралась было возвращаться, но тут среди зарослей жимолости что-то мелькнуло.

«Прыткий заяц».

Нет, она не позволит себя унизить. Охотница, убившая вепря, но упустившая беляка – смех и позор. Был в ее боевом поясе – чересе – еще один козырь. Инэгхи сложила трубку и заправила сонный дротик. Даже если промахнется – зверек не испугается – мало ли жуков летает. А дротиков у нее достаточно. Целых три.

Плевок, шорох – радость, будто подбила лося, а не зайца. Боль в голени пропала, кабан будто стал легче. Зеленокожая стремглав бросилась к добыче, на бегу споткнулась о разрытый секачом корень и полетела в кустарник. Тоненькие ветки подломились, те, что потолще, больно исцарапали кожу. Инэгхи кубарем проломила заросли и вывалилась с другой стороны, угодив в ручей и кабанью кучу. Фыркнув, она выплюнула грязь с листьями, отерла лицо. Даже после смерти вепрь умудрился ей насолить.

– Мудрый зверь. И хитрый.

Аггша уловила чье-то присутствие, вскочила, руки потянулись к сиенам. Каково же было ее изумление, когда она увидела испуганные глаза девушки. Худенькая, в сером плюшевом платье, больше подходящем для танцевальной залы, чем леса, с смуглой, в едва заметных трещинках, кожей. Перед ногами лежала раздавленная травяная корзинка – по широкому фиолетовому пятну видно, что жимолости в ней было доверху.

– Вот и наша мамаша!

Старик Мимах в своем цветастом камзоле нелепо задергался, раскинул руки и бросился с объятиями на гологрудую Инэгхи. Та огрызнулась:

– Мне не до твоих шуточек!

Красный после упражнений с ядром Доден и братья-азотяне хищно скалились. Павол укоризненно покачал головой:

– Ай-ай-ай. Нельзя же так! Среди бела дня такие шалости себе позволять! Еще и девчушку растляешь, а ей же и тридцати нет.

Глаза аггши злобно блеснули, она бросила перед зубоскалами кабана и зайца:

– Мамаша принесла покушать своим слабеньким деточкам. Они сами-то без мамки никуда!

Бангхиллец пропустил язву мимо и нарочито преувеличенно ужаснулся:

– Кабан и заяц! Как? В твоей оргии принимала участие не только девочка – это я могу понять, но еще и кабан с зайцем? Ладно, все понимаю, но зачем свинку-то порочить? Сие прегрешение трудно будет изгладить. Только если ублажить самого Афсати, но его снасильничать тяжко, не то, что несчастную животинушку.

Доден прыснул со смеху, азотяне откровенно пялились на обнаженную грудь, Мимах принялся изображать бедного осрамленного секача. Инэгхи ощутила, что сердце разгоняет кровь, уши начинают гореть, а дыхание сбивается.

«Не стоит им видеть, как я из зеленокожей превращаюсь в краснокожую. Не то еще про раков приплетут».

– В час мыши всем собраться у общего обоза. Наказ Одара. Доден – приготовь кабана и зайца. Да не пережарь, как обычно. Не то я и тебя снасильничаю.