Андрей Шумеляк - Веллоэнс. Книга первая. Восхождение

– Давай искать. Раз есть вход, значит и выход будет.

Тарсянин горько усмехнулся:

– Ты не заметил? Мы никуда не идем, стоим на месте. Только кажется, что все

двигается. Вон тот стол, вон та девочка. Это магический капкан, мертвая плеть.

Отсюда не выбирались даже великие маги, не то, что мы.

Волхв умолк, с рвением метнулся в сторону. Он шел и бежал, перелезал через

кучи тел, весь покрылся слизью и мертвечиной. В лиловом тумане видно было не

дальше вытянутой руки. Когда остановился, запыхавшись, услышал голос:

– Ну что, нашел что-нибудь? А я даже с места не двинулся.

Марх сидел на каменном столе, где раньше лежал разговорчивый мертвяк.

– Чур, это мое место будет. Не желаю с вами в куче червей гнить. Меня будут

поедать самые достойные… э-э-э, мухи. Ты бедро поранил.

Авенир посмотрел на ногу. Кожа надрезана, краешки разошлись, алеет мышца.

Присыпал зельем, ощутил жжение. Края ранки расширились, надрез пошел в

стороны. Один край достал до пятки, второй, пройдя кривой линией по торсу, вывернул на шею, скользнул за ухом и исчез под обручем. Полоска почернела, от

нее по телу расползались гнутые чернявки – такие же, как на плече Марха.

Чаровник ощутил, как силы его оставляют, внутри все болело, спина покрылась

липким холодным потом.

Откуда ни возьмись, появился Пармен. Глаза светятся радостью, лицо

зарделось – похож на факел в темной пещере. На шее, на веревке из болотной

травы болталась ракушка. Увидел Авенира с Мархом, стоявшего рядом со столом

Унтц-Гаки:

– Отпустила!

Заметив печаль друзей, остановился:

– Офелия сказала, что могу идти, приду, когда найду камень, а ей другого не

надо, будет ждать. Говорит, благо, могу и двести лет в девках. А вы что сникли?

Волхв дрогнул:

– Мы в поганой яме. Ловушка древних магов. Выхода нет. Скоро ты начнешь

разлагаться, раны покроются черной плесенью, кости станут хрупкими и

сломаются от собственного веса. Будешь лежать и гнить вечно.

Пармен осмотрелся. От вида стало тошно, его вывернуло, когда

приподнимался, сапог попал на чью-то руку, каблук перекатился по сгнившим

пальцам и цыган грохнулся в едкую сопливую жижу, подняв фонтан клейких брызг.

Барахтаясь, поднялся, желудок старался выскочить наружу, внутри болело.

Поспешно отерся, брезгливо смахнул остатки чьих-то кишок.

Волхв покрылся пятнами, сжал посох. Ралисту едва мерцал, истончающаяся

струйка света перетекала по ранам, но сил не хватало затянуть даже мелкие

царапины. Он обреченно покачал головой:

– Буденгай предупреждал, что магия здесь не имеет влияния. Вся наша сила

уходит вглубь, питает проклятого короля. Корво – счастливчик, умер в бою.

Наверное, сейчас уже в Пиреях с толстяком квас распивают. А мы здесь будем

очень долго.

Марх мрачно качнул головой, голос был тяжелым, хриплым:

– Корво еще в пути. Если у нас в Глинтлей… когда он был, попасть трудно, то

в Пиреи вообще невозможно. Да и похоронен не по обычаю, тело сжигать надобно, а не закапывать.

Пармен удивленно смотрел, то на одного, то на другого, иногда взирал на

приникшего муравита:

– Вы что такие мрачные? Выход искали?

Тарсянин лежал на каменном пьедестале, закрыв глаза, кивнул на волхва:

– Вот. Искал, бегал. Только разлагаться начал. Глянь на свои раны, тоже небось

трупачами покрылся. Он просто поцарапался, а ты уже искупаться успел.

Цыган осмотрел руки, заглянул под рубаху:

– Все чисто. А выход я найду.

Авенир заметил, что, и вправду, Пармен не гниет, не покрывается пятнами, даже ранки чистые, подернулись корками, а мелкие и вовсе затянулись.

Превозмогая боль и тошноту, спросил:

– Как ты найдешь выход?

Пармен оживился:

– Я знаю, надо увидеть то, что непохоже на все остальное. Освободите столик.

Он осмотрел каменное изваяние. Руки ощупывали каждую закорючку,

загогулину, пальцы скользили по изображениям. Марх с иронией смотрел на

цыгана, хмыкнул, когда тот, зажмурившись, погрузил пятерню в жижу. Наконец, нащупал выступ, потянул. Внизу что-то щелкнуло.

Пармен встал, оттряхнул ладони.

– Вот, теперь надо толкать.

Все четверо уперлись в глыбу. Было тяжело, ослабевшие суставы хрустели, потом пошло по слизи, камень понемногу сдвигался. После изнурительного

толкания раздался щелчок. В полу на месте, где раньше стоял камень, появилось

отверстие. С краев начала заливаться слизь, проваливаться гнилые кости.

Марх оживился, с запалом, но еще тихо крикнул:

– Эй, надо спускаться! Я не хочу ползти по тухляку!

Пармен подался было к яме, но на плечо легла серая высохшая рука. Авенир

покрылся пятнами, глаза потускнели и ввалились, лицо осунулось и похудело. Едва

шелестящим голосом произнес:

– Не смейте… Туда… Умрем.

– Но как?

Волхв, шатаясь, схватил одной рукой Пармена, другой тарсянина, с нажимом

сказал:

– Держитесь. Лезть… нельзя.

Сабельщик с цыганом переглянулись, акудник не зря чего-то опасается.

Затащили его на камень, сами сели сверху, муравит жвалами осторожно держал

хозяина, не давая обмякшему телу выскользнуть. Течение усиливалось, пол

прогнулся в воронку. Полуживая масса из плоти, гнили и слизи с шумом скользила

по мрамору, с бульканьем проваливаясь в слив. Авенира с муравитом захлестнуло

до подбородка, Пармен и Марх изо всех сил держали парня, Унтц-Гаки вцепился в

камень, неподвижно застыл, держа голову над вонючим потоком.

Руки слабели, дрожа от напряжения. Марх едва удерживал волхва, в голове

бил гонг, удары сердца глушили, дышать невозможно. Склизское обмякшее тело

держать тяжело, а тут еще вонь разложений душит и щиплет глаза.

Наконец, поток иссяк. Мраморные плиты сдвинулись, пол выровнялся. Герои в

бессилии упали на холодный мрамор. В выпиравших из стен чашках горели

жирники, в зале посветлело. Пармена снова вывернуло. Марх спиной прислонился

к каменному столу, хрипло дышал, зажимал больное плечо. Волхв лежал ничком, раскинув руки, не двигался. Вся одежда пропитана тухлятиной – от запаха бы

удавились без задних мыслей, но за все время привыкли. Так что, когда масса

пошла, а вся гниль вскрылась и выплескивалась в воздух, было уже терпимо. Через

минуту волхв очнулся, к горлу подкатил горький комок. Полоскало долго и

нещадно, парень всхлипывал от боли, с непереваренными кусками рыбы выходила

и кровь. Поднялся зеленый, сероватые пятна уже сходили, взгляд был хмурым, измученным, но здоровым. Подошел к Марху, протянул посох. Тот вспыхнул, огненные струи полосонули по ране, но не жег, а лишь иссушил гниль, очистил от

черных тонких змей. Сам ощупал пояс, достал траву, та осталась нетронутой.