Вадим Саитов - Цитадель души моей

— А слышь, Шелест? — Клюв, судя по оживившимся глазам, что-то задумал, — коли ты сегодня дома не ночуешь, да и завтра — на чистку, то можно мне с недельку твоей хатой попользоваться? Я заплачу.

Я озадачился. Зачем ему моя хата… а, вспомнил. Он ведь женатый. Крайне редкое среди егерей явление, потому я и не сообразил сразу.

— Вот еще. Не надо платить, пользуйся, конечно. Знаешь ведь, где я живу?

Кивает согласно.

— Под крыльцом слева камень один в кладке плохо сидит — его вынешь, там ключ.

— Спасибо, — улыбнувшись благодарно и подмигнув на прощание Флавии, Клюв быстро уходит по улице.

— Я перед восходом загляну, — предупреждаю я, — мне забрать кое-чего надо.

Клюв, не оборачиваясь, поднимает ладонь — дескать, услышал и понял — и скрывается за поворотом. Флавия тянет меня за руку.

— Пошли уже! Времени мало, дел — много.

Поспать этой ночью мне, разумеется, не удалось. Ни минуточки. Но я и не беспокоился — до Ганнека трое суток пути верхом — отдохну в дороге. Любой опытный егерь умеет дремать в седле; зачастую, другой возможности выспаться и не предоставляется. А если и предоставляется, то лучше эту возможность на что-нибудь другое потратить. Редко кто ценит время так же, как мы — егеря. Мало его у нас — времени.

Зато и редко кто умеет так хорошо его проводить, как мы. Да «хорошо» — не то слово.

Замечательно, восхитительно, я бы даже сказал. Все же Флавия — лучшая из гетер. Только она умеет измотать до изнеможения так, что сна ни в одном глазу и чувствуешь себя заполненным бесшабашной щенячьей энергией до самых ушей, неважно, что ноги едва волочатся от вина и усталости. Наверное, я являл собой странное зрелище — взлохмаченный, с шальными глазами и блудливой улыбкой, пошатывающимся шагом, бредущий в час быка по самым опасным улицам города. О, я вовсе не был беспечен, напади на меня грабители, я б даже обрадовался. Я этого ждал и даже — желал. Я бы расписал их багровыми лилиями и станцевал на трупах пиррихий. Потом бы я об этом пожалел, конечно, но сейчас моя душа требовала красоты, и именно так я ощущал её в этот момент — танцующей под кровавым дождём. Наверное, обитатели городского дна настрой моей души почуяли, иначе как объяснить, что я вообще ни одного человека на своем пути не заметил? Только в самом конце — на моей улице, я уже очертания крыши своего дома на смутно светлеющем небе различал — мне навстречу шагнули двое мужчин.

С зажженными факелами в руках и белыми повязками милиции.

Я расслабил мышцы и сделал вид, что вовсе не встал в боевую стойку, а просто остановился полюбоваться последними утренними звёздами. Милиты выглядели напряжёнными — даже чересчур напряженными — пока не разглядели мой жетон. Ну, как обычно. Я полагал, поняв, кто перед ними, милиты потеряют ко мне интерес, но ошибся.

Один, даже не скрывая облегчённого вздоха, отпустил уже слегка вытянутый из ножен меч, а второй шагнул мне наперерез, загородив дорогу.

— Простите, господин егерь, — сказал он мне в ответ на мой негодующий взгляд, — но нам, похоже, нужна ваша помощь.

— Вас мыши беспокоят? — спросил я, — или крысы? Ибо я ума не приложу, зачем еще вам может понадобиться егерь.

Язык мой всё еще слегка заплетался, что, конечно, подпортило эффект, но милиты даже не попытались улыбнуться.

— Я серьезно, — сказал тот же, что обратился ко мне раньше, — похоже, тут орудовала бестия.

И, не успел я еще придумать, что бы такого ответить на эту чушь, как милит продолжил, указав пальцем себе за спину:

— Прошу вас, пройдемте с нами. Это совсем рядом, в этом здании.

Указывал он при этом, несомненно, на мой дом.

Хмель моментально выдуло у меня из головы.

— «Это»? Что именно?

— Трупы, — сказал, пожав плечами, милит, — один мужской, один женский. Да зайдите, сами увидите.

Я посмотрел на говорящего. Видимо, было в моём взгляде что-то необычное, потому что, поймав его, милит съежился, отвёл глаза и сбивчиво зачастил:

— Соседи слышали крики из этого дома… сначала такие… ну, — шмыгнул и криво усмехнулся, — хорошие… а потом — плохие. Ну, так говорили. Мы-то по соседней улице шли… патрулем… нам соседи и сказали, что. Мы и заглянули… там дверь открыта была… и увидели… да вы лучше сами взгляните!

Я молча отвернулся и зашагал к дому. Острое чувство опасности бархатными иголками пробежало по моей спине, изгоняя хмельной кураж. Дом — пусть не мой собственный, пусть съемный, но давно уже ставший родным и безопасным — смотрел на меня мертвыми глазницами окон, и я отчетливо чуял затаившуюся за ними смерть.

— Весь дом осмотрели? — тихо спросил я, не отводя взгляда от черных прямоугольных провалов.

— Весь… наверное. Мож какой закуток и проглядели…

Я молча поднялся на крыльцо, распахнул прикрытую дверь, и, вынув меч, скользнул внутрь. В ноздри тут же ударил запах — несильный, нет. Кто другой его может и вовсе бы не заметил. Но у меня от него волоски по всей коже поднялись дыбом. Если секунду назад какой-то частью я еще не верил, то теперь все сомнения можно было отбросить. Это бестия. Люди так не пахнут. Вторая новость — я не знаю, что это за бестия. Совсем не знаю. Ничего общего с известными мне. Запах кислый, тяжелый. И очень похожий на человеческий. Порой, когда мы пытаемся пройти по лесу незамеченными — и считаем, что у нас есть такие шансы — мы натираемся бобровой струей или каким-нибудь другим, сильно пахнущим, но непривлекательным для бестий, мускусом. Помогает редко, но иногда всё же помогает — когда бестии не подходят к нам или нашим следам близко.

Наверное, бобры, принюхавшись к таким следам, чувствуют примерно то же, что я сейчас.

А может, и вовсе не то, у бобров же не спросишь.

Несмотря на запах, ощущение опасности ослабло — похоже, бестия всё же ушла из дома. По крайней мере, в гостиной никого не было — это я чувствовал абсолютно определенно, даже несмотря на укутывавший углы полумрак. Никого живого, по крайней мере. Я, стараясь не наступать в еще не высохшие до конца пятна крови, шагнул вперед и присел над телом Клюва. Обнаженным, вытянувшимся ничком во всю длину и как будто еще продолжавшим тянуться куда-то. Круглые неровные пятна причудливым рисунком покрывали белеющую в темноте кожу.

— Посветите, — не оборачиваясь, сказал я замершим у входа милитам.

Круги огня от факелов накрыли труп и замерцали. Я обернулся. Один из милитов — что помоложе, смотрел в сторону и приглушённо икал.

— Единого ради, — раздражённо сказал я, — соберешься блевать, сделай это на улице. Тут уже достаточно грязно.

И продолжил осмотр. Поначалу мне показалось, что я поймал истину за хвост: никакая это не бестия, это человек! Сумасшедший, конечно. Свихнувшийся на почве зверопоклонничества — увы, бывает это не так уж редко. Догадка объясняла как запах, так и круглые, непохожие ни на чьи иные, следы челюстей на мертвенно-бледной коже. Но… нет. Пусть даже это очень сильный и быстрый сумасшедший — такой, что может голыми руками одолеть опытного егеря. Но и самый свихнувшийся человек не сможет настолько широко открыть рот — оставить подобные отпечатки можно лишь раскрыв челюсти так, чтобы все зубы оказались в одной плоскости. И еще: никакой человек не сможет выкусить из тела большой кусок мяса вместе с попавшимися под зубы ребрами. Я осторожно ощупал, уже начавшие подсыхать, края раны в левом боку. Три ребра. Изломы ровные, почти без осколков — значит, зубы острые и действовал ими их хозяин быстро и с недюжинной силой. Я осторожно перевернул труп. Из-за спины послышалось сдавленное хрюканье, потом удаляющийся топот и, приглушенные расстоянием, захлебывающиеся звуки. Стало темнее, но и света одного факела хватало, чтобы понять, что голодной тварь явно не осталась.