Вадим Саитов - Цитадель души моей

Большая часть бестий пошла дальше в холмы, а трое или четверо от отряда отделились.

Свернули налево, и зашли, судя по всему, в пшеничные поля, раскинувшиеся слева от холмов. Еще левее поле рекой ограничивалось, но вдоль холмов полоса пшеницы аж до самого горизонта вытянулась. В таком поле не три, а три тысячи вольпов запросто спрячутся.

Лейтенанты совещание устроили. Юлий с Ваном к нам поднялись и принялись сверху пшеничные поля разглядывать.

— Это наблюдатели, — уверенно сказал Ворчун.

Ван с Юлием промолчали, но по их молчанию было понятно, что с Гаем они согласны.

— Они нас видят, а мы их — нет.

— Ворчун может тоже долиной пойти, — предложил Ван, — тогда с поля нас видно не будет.

Ворчун головой помотал.

— Тогда вершинами пойдут они, и мы все у них вообще как на тарелке будем.

— Что ты предлагаешь?

— Пусть Ван вместо нас по вершинам идёт, а мы сейчас спустимся, пройдем вперёд, выйдем тихонько к полю и прочешем его частым гребнем отсюда к началу.

— Нельзя нам силы разделять, — Юлий нахмурился, — я — против.

— А я думаю, что нам нельзя себя предсказуемо вести. Они на это и рассчитывали, что мы не рискнём разделиться.

— Тогда давай все вместе пойдем этих наблюдателей ловить. Оно и вернее будет.

Ворчун отрицательно покачал головой.

— Если они увидят, что на вершинах никого не осталось, они в поле сидеть не будут. Либо поднимутся на холм и тогда всё поймут, либо сразу догадаются, куда мы делись. Сбегут, и будем мы полдня впустую по пшенице шарахаться.

— Ладно, — Юлий на Вана посмотрел, потом снова на Гая, — а почему ты пойдешь? Мне сподручнее, я и так уже внизу.

— Пшеница высокая, — задумчиво сказал Ворчун, — и густая. Прятаться в ней хорошо.

Порежут они вас, без кольчуг-то.

Юлий вздохнул. Прищурился недобро, окинул взглядом пшеничные поля, снова вздохнул.

— Ладно, — повторил, — не нравится мне это, но пусть так. Весельчак, веди сюда свой сквад, — и пошёл вниз по склону холма.

Мы подождали, пока сквад Вана преодолеет половину склона, потом спустились вниз, к Юлию, и пошли дальше по следам. Точнее, пошёл Юлий со своим сквадом, а мы побежали. Опередили их стадий на пять, потом, бежавший впереди, Ворчун остановился и руку поднял.

— Слушай меня, — сказал, — наши хвостатые друзья сейчас крадутся полем вдоль вон того холма, — он указал рукой на отчетливо выделяющиеся на фоне неба фигурки егерей.

— А мы сейчас быстро выходим распадком к полю, углубляемся в него и идём назад частой цепью — в трех пасах друг от друга. Кто увидит примятую пшеницу, следы вольпов или их самих — сразу хватает за хвост и зовет остальных. Их там немного, мы их быстро зачистим. Потом возвращаемся в холмы. Всё понятно?

— Да, — нестройным хором откликнулись мы.

— Тогда бегом за мной!

Мы выбежали, пригибаясь, из-за холма и с ходу врубились в пшеничную стену.

Сверху-то пшеница невысокой казалась: по пояс — по грудь, не больше. А тут оказалось, что она почти в рост человека — если не выпрямиться, да на цыпочки не встать, так и не видно, что вокруг творится. Я впереди идущего егеря на три оговоренных паса — шесть шагов то есть — отпустил и пошел следом, бездумно колосья между пальцев пропуская.

Зрелая пшеница, даже перезрелая немного — еще день-два — осыпаться начнёт. Убирать надо её срочно — да кому теперь?

Тут Ней-Живучий, что впереди меня шёл, остановился и налево повернулся. Всё, достаточно зашли, стало быть. Сейчас прочесывать начнём. Ней мне жестами команду от Ворчуна передал: «Пригнувшись, Тихо, Шагом». Я кивнул, обернулся, шедшему за мной Дециму команду повторил и в нетронутую пшеницу шагнул. Децим и Ней тут же из видимости пропали, хотя было три паса до каждого — густо пшеница растёт. Не заблудиться бы. Ну, потеряться у меня, допустим, не получится, а вот вперед вырваться или вбок отклониться и на кого-нибудь из соседей наскочить — это запросто. Так что каждые пять шагов я выпрямлялся немного — так, чтобы гряду холмов сквозь пшеницу видно становилось — и по ней ориентировался.

Минут пять так шли. А может, десять. Когда в таком напряжении находишься, время всегда медленнее течёт. А еще и жарко тут. Жарко и душно — ни ветерка понизу не проскользнет, а нагретая солнцем пшеница парит вовсю. По мне уже ручьи пота бегут, и кольчуга с каждым шагом всё тяжелей и тяжелей становится.

Тут мне какое-то движение спереди-слева почудилось. Я замер, арбалет вскинул, тяжёлое дыхание своё унял, прислушался — ничего не слышно. Точнее, слышно, как пшеница шелестит, но она всё время так шелестит. Сатр! Есть! Метнулось что-то рыжее в переплетениях золотистых стеблей, я сразу туда арбалет разрядил, но чую, что опоздал немного. «Здесь!», — кричу, — «Живучий, смотри!». Через мгновение слышу крик справа «Здесь!» — но не Живучий кричал, дальше. Наверное, другого вольпа засекли, не мог же мной замеченный так быстро там оказаться. А тут еще и слева крик, — «Здесь! Двое!» — Децим кричит. Я головой верчу, а сам арбалет в живот упер, и рычаг тугой вытягиваю — взвожу. И тут он на меня выскочил. Я уже понял, что болт вложить не успею, кинул взведённый, но не заряженный арбалет в мельтешение рыжего и жёлтого впереди себя и отшатнулся в сторону, гладиус выхватывая и летящий мне в живот клинок пропуская. Вот только про кольчугу я забыл. Не дала она мне хорошенько отклониться. Но, впрочем, сама и спасла — звякнул клинок о кольца, искры высек и дальше пролетел. Нырнул вольп в пшеницу и не вижу я его. А вокруг — вопли со всех сторон, звон оружия, крики боли и ярости. Сколько же их тут — вольпов? Но некогда мне об этом думать — вон опять рыжее мелькнуло.

Вольпы любят со спины нападать. Я никогда с ними раньше дела не имел, но особенность эту паскудную за ними знаю. Поэтому я стараюсь всё время держать за спиной уже вытоптанный участок — чтобы тварь сзади близко незамеченной не подкралась. Ну и кручусь постоянно — не стою на месте. Увидел движение, бросился, мечом махнул, отшатнулся — опять искры из кольчуги. У вольпа спата на ладонь длиннее моего гладиуса, не получается у меня до него дотянутся. А у него до меня — запросто. И так — несколько раз: я впустую мечом машу, а вольп меня уже раз пять зацепил. Пока несерьезно — всё же успеваю увернуться, но чую, что ненадолго. Ловчее он меня. А самое хреновое — я это понимаю и потихоньку паниковать начинаю. Отлично знаю, что последнее дело — в бою паниковать — но ничего не могу с собой поделать: ощущение у меня, что проклятая бестия со мной, как кошка с мышкой, играется.

Все ж польза от нашей дерготни для меня кой-какая есть: полянку мы приличную вытоптали, я этим пользуюсь и от её центра не отхожу. Прятаться теперь вольпу негде, но я его всё равно толком разглядеть не могу — шустрая тварь, юркая, как ртуть и яркая — аж глазам больно. Ни мгновения перед лицом не задерживается, всё норовит сбоку зайти — тактика у них такая. Ну, я и кручусь, как игрушечный заводной болванчик.