Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея

— И к лучшему.

— Почему? — он потерся носом о макушку.

А ладони все одно ныли. Нежность — не то лекарство, которое справилось бы с ожогами второй степени. Ничего. Бывало и хуже. Боль… боль Тельма потерпит. Давно приноровилась.

— Потому что теперь ты свободен в своих действиях.

Похоже, подобная мысль в голову Мэйнфорда не приходила.

Мэйнфорд на звонок не ответил.

Правда, звонил Кохэн не в Управление, здраво рассудив, что там его будут ждать с распростертыми объятиями и парой блокирующих браслетов в придачу.

Охота началась.

Он понял это, выбравшись из дома через чердак, — следовало благословить эту странную привычку людей Старого Света, строить несколько домов под общею крышей. Там же, на чердаке, Кохэн обнаружил сундук с тряпьем, и переоделся. Измаранный кровью костюм он бросил здесь же: в квартире найдется изрядно улик, и еще одна не изменит общей картины.

…как его?

…когда?

Последнее, что он помнил, — солнце… нет, солнца не было, как и крыльев. Галлюцинация. Болезненный бред. Или, скорее, побочное действие лекарства, которым его накачали.

Где?

В клинике.

Кто?

На простые вопросы и ответы были просты.

Джонни.

Больше ведь некому. Они вдвоем остались: Джонни и Кохэн. Пустой коридор. Запертые двери. Разговор. И нестерпимое желание убить человека.

Откуда оно взялось?

Кохэн добрался до последней лестницы, приоткрыл люк, который, к счастью, не удосужились закрыть на замок. Прислушался.

Внизу было тихо.

Нет, откуда-то издалека доносились и вопли полицейских сирен, чьи-то крики, кажется, вой… еще немного, и улицы перекроют. Развернутся сети поисковых заклятий, благо в Управлении имеются образцы крови Кохэна. Да и… найти одного масеуалле в городе людей не так и сложно.

Он не убивал.

Не мог.

Не стал бы. И то желание, сводившее его с ума в центре, не принадлежит ему. Да, было время, когда Кохэн ел человеческое мясо.

Так было принято.

Правильно.

По закону Атцлана, но здесь… он отказался от закона давно.

Кохэн накинул на голову просторный капюшон драной куртки. Пахло от нее плесенью, кошачьей мочой и еще чем-то на редкость неприятным. Он сгорбился, сунул руки в карманы, отчаянно надеясь, что если и случится встретить кого на пути, то человек этот не станет присматриваться к городскому отребью.

Спускался спокойно.

Медленно даже.

Шаркал ногами. Бормотал под нос. И чудом уцелевшая бутылка, горлышко которой выглядывало из кармана, была единственным оружием.

На улице собралась толпа.

Люди любопытны, а пожар — хороший способ покинуть уютную квартирку. На Кохэна, если и обращали внимание, то лишь затем, чтобы скривиться, отступить, опасаясь и случайно коснуться его лохмотьев. Кто-то сердобольный кинул монетку, которую Кохэн поймал и согнулся еще ниже, рассыпаясь в благодарностях.

Не слушали.

А вот он…

— …говорят, — в копне рыжих волос застряли бабочки-папильотки. — Он ее съел!

— Всю?

Мужчина в домашнем халате, наброшенном поверх пижамы, взирал на толпу снисходительно.

— Всю бы не смог, — произнесла толстушка с напомаженными щеками. Она и сейчас жевала пирожок. Челюсти двигались размеренно, спокойно.

— Вам видней, — дамочка с папильотками оскорбилась. — Я лишь говорю…

— Безобразие, — старичок в твидовом костюме сжимал двустволку, и вид у него был весьма решительным. — Это безобразие! Куда только власти смотрят?!

— А куда они обычно смотрят?

Из кармана халата появилась трубка.

— Что теперь будет? — нервически поинтересовалась толстушка. И пирожок сжала.

— Известно что… напишут, что имел место инцидент, отловят… отвезут в Атцлан…

— Стрелять их надо…

— Кого? — мужчина прикусил чубук.

— Нелюдей, — старичок бухнул прикладом о мостовую. — Всех! Пока они людей не истребили…

— Масеуалле формально относятся к человеческому виду… — подал голос интеллигентного вида юноша. Он держался в стороне от прочих и выглядел не столько любопытствующим, сколько растерянным.

Старик сплюнул. Мужчина одарил юношу снисходительной улыбкой.

— Человек никогда не станет есть себе подобных…

— Перестрелять! Оставили рассадник…

— …с точки зрения политкорректности…

— …вот сожрут тебя, тогда и…

Дальше Кохэн слушать не стал. Он уходил медленно и задержался у мусорных контейнеров, хотя вся его натура требовала одного: бежать.

Нет.

Бегущий человек привлекает внимание, а бродяги и в приличных местах встречаются. К линии оцепления подходить не стал, но обилие машин радовало.

Дело отнесут к разряду особо важных.

Телефонный аппарат отыскался на перекрестке.

Две монеты.

Гудки.

И вновь гудки. А если Мэйнфорд не вернулся?

Если он вовсе не вернется? К дому нельзя, станут искать. Тельма? И к ней заглянут, просто на всякий случай. На свою квартиру? Безумие, но… там деньги, а без денег Кохэн долго не протянет. Хотя… цверги, если и знают о случившемся — а новости по Нью-Арку разлетались быстро, — без постановления суда и пальцем не шелохнут.

Деньги нужны.

Одежда.

Оружие.

Солнце, в кои-то веки выглянувшее из-за туч, уставилось на Кохэна издевательским желтым глазом. Будто спрашивало, неужели он все еще не боится?

Его ведь не станут задерживать.

Пристрелят. Скажут, при попытке к бегству. И не найдется никого, кто оспорит решение.

Как-нибудь… он и вправду не боится смерти. Главное, успеть добраться до ублюдка, который убил Сандру. Кохэн доберется.

Он нежно погладил обсидиановый клинок.

Они справятся.

В ближайшем отделении банка было почти пусто. Парочка девиц, завидев Кохэна, примолкла. Пожилая дама степенного вида спешно подняла на руки собачонку. А клерк подал знак охраннику.

Цверги не любили попрошаек.

— Мне деньги со счета снять, — сказал Кохэн и накрыл ладонью кристалл. — Пятьсот талеров.

Клерк понимающе улыбнулся: на счету клиента лежало около десяти тысяч, но суммы, превышающие установленный минимум, требовали особого протокола оформления.

— Одну минуту…

Он управился меньше чем за минуту. И, выдав увесистый мешочек с деньгами, тихо произнес:

— Если вам нужна уборная, то прошу пройти прямо по коридору, а затем налево…

— Благодарю вас…

— Мы заботимся о своих клиентах.

В уборной не было запасной двери, зато имелось окно, достаточно широкое, чтобы в него пролезть. А сирены уже надрывались.

Беги, масеуалле, беги.

Тебе все одно не скрыться.

Улицы перекроют.

И пусть полицейским малефикам не хватит сил охватить весь город, но они упорны. Методичны. Оскорблены. Ты самим своим существованием плюнул в лицо обществу.

Форму примерил.

А потом убил.