Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея

Твари нравился ужас.

Теперь Зверь слышал ее явственно. Новорожденная, она была сонной и любопытной, а потому не спешила убивать. Изучала. Наслаждалась. Она не осознавала, что в мире этом ненадолго, поскольку воронка, ее породившая, захлопнулась, а упорядоченная материя тварного мира уже принялась разрушать стосегментное тело. Тварь чувствовала себя… пожалуй, спокойно.

Уверенно?

Свободно.

— Я… — Гаррет поднял руку с плетеной красной нитью, которая выскользнула из-под браслета. — Я вызвал тебя… повинуйся…

Усы замерли.

Звук человеческого голоса был нов, а остатки заклятья, которое висело на нити, привлекли внимание твари. И дали Зверю возможность завершить оборот.

Он подобрался.

И обернул тело крыльями, пытаясь хоть как-то защитить собственное тело, все еще недостаточно сильное, от ожогов. Он скользнул вдоль бока твари, стараясь двигаться так, чтобы не задеть ни один из чувствительных волосков.

— Повинуйся, — Гаррет, видя, что тварь не собирается нападать, осмелел. — Возьми его! Слышишь? Только не убивай…

Жвалы твари сухо щелкнули, и Зверь замер. Слишком рано… слишком мало места… любое движение твари сметет его. А она сильна, и в открытой схватке шансов уцелеть немного.

А он должен.

Не ради себя, но ради женщины, у которой хватило ума не вмешиваться.

— Эй ты… слышишь?

Она слышала.

И начала волноваться. Не понимая человеческого языка, тварь ощущала эмоции, и ей не по вкусу пришлись новые. Усы ее зашевелились, чувствительные реснички на глазах пришли в движение. Она наклонилась к Гаррету, вновь ощупывая его, примеряясь…

…и разворачивая острый хоботок с костяною иглой на конце.

— Ты… — Гаррет сглотнул. — Ты должна… слышишь…

Он вновь поднял руку с бесполезною красной нитью.

— Должна…

Тварь издала тонкий скрежещущий звук, который заставил Зверя замереть. А ведь он подобрался близко. Достаточно близко, чтобы разглядеть единственное уязвимое — как подсказывала память — место у твари: тончайший пояс-перемычку между головогрудью и прочим телом. Ее защищала хитиновая чешуя, но не полностью.

Тело требовало подвижности.

Зверь подобрался.

Один прыжок.

Один удар.

…Пока тварь занята жертвой.

Хвост хлестанул по боку, подбадривая, и Зверь решился. С коротким рыком, отраженным стенами квартиры, он взлетел на спину твари. И острые когти пробили хитиновый панцирь ее. Тварь вздрогнула.

Боли она все еще не чувствовала.

А Зверь, распластавшись на глянцевой черной броне, ударил раскрытою лапой. Он ощутил стеклянную твердость оболочки, которая мгновенье сопротивлялась удару, а потом все-таки лопнула; нити нервов, что рвались одна за другой; тягучие мышцы…

Тварь заверещала.

Она развернулась, распавшись при том на две части, но обе продолжали жить. И червь задней извивался. Беспорядочно шевелились тонкие ножки, тело заваливалось то на правый, то на левый бок, ударялось о стены, пыталось подняться. И в суетливом своем движении рассыпалось.

Передняя же половина кричала.

И черная кровь из разрыва заливала ковер. Щелкали жвалы. Хлопали усы… и Зверь, скатившись на пол, вновь рыкнул.

Нельзя допустить тварь к человеку.

Человек пригодится.

Если выживет.

Она воззрилась на Зверя, и тот замер, увидев свое отражение в стеклах ее глаз, искаженное, нелепое… кривое. Он смотрел, наверное, долго, слишком долго, если позволил твари подобраться, и очнулся лишь когда острая лапа вспорола бок.

Боль отрезвила.

И заставила уйти с линии удара, и вопль возмущенной твари был лучшею наградой. Она все же попыталась дотянуться. И острые жвалы щелкнули у самой морды Зверя.

Он ударил, метя по глазам, и хрусталь фасеток рассыпался искрами…

На что похож пробой?

На калейдоскоп, внутри которого оказалась Тельма.

Синий. Желтый. Красный.

Осколки цветов, смешавшиеся воедино. И каждый из них норовил соединиться с иным, образуя при том фигуры сколь удивительные, столь и уродливые.

Калейдоскоп был подвижен.

Он вращался, стирая разницу между верхом и низом. И тело Тельмы, распятое на разноцветных пятнах, перестало ощущать пространство. Она висит ли вниз головой? Лежит ли? Стоит?

Существует ли вовсе?

Она есть.

Несомненно.

Но где?

Пространство изгибалось, обтекало Тельму, ластилось, пробовало ее на вкус, примеряясь к тому, чтобы сделать ее-человека частью себя.

— Я не хочу, — Тельма изогнулась, пытаясь выбраться из липкой синей лужи, на поверхности которой всплывали синие же глаза. Глаза были выразительные, выпуклые, с пушистыми ресницами. Ресницы вздрагивали, и глаза меняли цвет.

Красный.

Зеленый.

— Я найду выход…

Надо успокоиться. Выровнять дыхание, если, конечно, она еще дышит. Уцепиться за что-то… за что? За стук сердца? Оно вот, выскочило из груди и легло на ладонь, ровное, блестящее, что камень. И похоже, если не на картинку из учебника, то на игрушку.

Живую.

Сжимаются желудочки, выталкивая кровь. Набухают предсердия, и сосуды-провода связывают это сердце с телом Тельмы. Если перерезать, то все остановится.

Нет.

Она решительно затолкала сердце в грудь.

Образы.

Всего-навсего образы, которые сидят в подсознании воплощением собственных ее страхов. И пробой лишь открыл дверь на изнанку разума Тельмы.

На самом деле нет ничего.

Цвета?

Искаженное восприятие. Ей следует вспомнить… синее пятно… это полотенце. Конечно. Старое кухонное полотенце, а глаза на нем — пятна от ожогов. Желтое? Чашки. Или чайник… стол. Люстра.

Комната нехотя возвращала утраченное обличье, хотя и оставалась при том неуловимо иной.

Изнаночной.

Подсознание.

Надо выбираться, пока Тельма не застряла в нем окончательно. Она оглянулась и застыла. Двери не было. Ни там, где ей полагалось находиться, ни на полу, ни на потолке. И эта отсутствующая дверь вызвала приступ паники…

— Успокойся, — раздался сзади знакомый голос. — Это всего-навсего воображение.

Найджел Найтли сидел за столом, забросив ногу за ногу. И черная обгоревшая кожа шелушилась, из трещин сочилась сукровица, но при том Найджел выглядел весьма довольным жизнью.

— Ты выглядишь жалко, — сказал он, глядя сверху вниз. — И ты сама это знаешь.

— Знаю.

Он прав.

Воображение.

И Найджел рожден им же.

— С чего ты взяла, что справишься?

— Справлюсь.

— Ты еще ребенок. Всегда была ребенком. Ублюдок, которому в приюте самое место. Не представляю, зачем Элиза с тобой возилась?

Страхи и комплексы.

Незалеченные раны, которые обрели право голоса. И среди них скрыта дверь наружу.

— Уверена? — подсознание издевалось над Тельмой.

— Нет, — честно ответила она. Быть может, ее судьба — остаться здесь, внутри себя, в компании собственных кошмаров, до скончания жалкой жизни.