Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея

— Вот только одаренных среди них полтора процента. Если верить статистике.

Еще шаг.

Что Тельма будет делать, когда дотянется до нее?

Ответа нет.

Что-нибудь да сделает.

— Больше… статистика лжет… статистике никогда нельзя верить, но это секрет, глупая девочка, — Джессемин поднесла свирель к губам. — Мне не нужен был сильный дар, яркий… мне хватало и малого.

— Погоди…

Мысли сбивались.

— То есть… ты…

— Вы… никогда не стоит забывать о вежливости.

Ага, самое время для поклонов. Но Тельма стиснула зубы.

— Вы ездили по стране. По приютам. Выбирали… Те, кому повезло родиться с ярким даром, отправлялись в ваш приют. А вот остальные… вы возвращались потом?

— Зачем возвращаться? Я их просто звала… они приходили… — Джессемин погладила свирель. — Все приходили… и ты придешь… не надо упрямиться.

— Не буду.

Тельма ударила.

Она умела драться. Пришлось. Наука первой крови, которая вбивалась в глотку, пережатую чужими руками. Закреплялась болью. Стыдом… и снова болью.

В самый первый раз Тельму просто избили.

Что может домашняя девочка? Ничего, кроме слез, но слезы бесполезны. А вот умение вцепиться в противника зубами и когтями — дело иное… держать. Душить. Давить. Не обращая внимания ни на крики, ни на визги…

…Джессемин не визжала.

Она слишком привыкла к покорности жертв, а потому растерялась. И свирель выпустила… и отступила, пусть не к краю пирамиды, но к алтарю.

Так даже лучше.

Она покачнулась от второй пощечины.

И схватилась за разбитую губу.

Взвизгнула тоненько, когда Тельма ударила в мягкий живот… рыхлая неуклюжая женщина, которая решила, будто Хаос ее спасет.

Свирель.

Сила.

Глупости. Сила — это не то, на что стоит полагаться. И Тельма, вцепившись в волосы соперницы, с наслаждением приложила ее лицом о край алтаря.

Джессемин попыталась вырваться.

Она бестолково махала руками, верещала что-то, развеивая остатки музыки, и эти крики доставляли Тельме несказанное удовольствие.

Вот, что ей было нужно.

Не справедливость… в Бездну справедливость, Бездна примет все. А именно чужая боль. Бессилие. Кровь по лицу, чтобы само это лицо при каждом ударе теряло всякое с лицом сходство. Запах страха, чужой и яркий. Безысходность. И ощущение собственной власти.

Камень, сталкивающийся с плотью.

Камень, меняющий эту плоть.

Что там в учебниках писали? Мягкие ткани… мышцы… кости… носовая — тонка… и если так, то давно уже сломана. Височная? Эта женщина не заслуживает иного, и тьма с Тельмой согласна. Тьма бурлит и вздыхает, она почти счастлива, ведь Тельма теперь…

…она разжала руки, выпустив безжизненное тело.

…убийца.

Она теперь убийца. Ничем не лучше Джессемин.

Или безумного своего дядюшки, который видел все, но и не подумал вмешаться.

— Ты все сделала верно, девочка, — Тео подошел сзади и положил ладони на плечи Тельмы. И ладони эти были холодны, тяжелы, тяжелее каменных сводов пещеры. — Ты все сделала верно…

…неправда.

…она сделала именно то, что от нее ждали, а это ошибка… и Тельма не знает, как исправить эту ошибку.

— А теперь сыграй, — в мокрые ее руки вложили свирель. — Сыграй для них. Ты же хочешь, чтобы они были счастливы? Так подари им счастье. Не стоит плакать… слезы — это просто вода.

Мэйнфорд был счастлив.

И состояние это, следовало признать, доставляло некоторые неудобства. Оно было сродни новым ботинкам, всецело замечательным, дорогим, но все одно неудобным.

Необжитым?

Но Мэйнфорд все равно был счастлив.

Он стоял на стене и глядел на море.

Ветер стих.

И море в кои-то веки успокоилось. Ныне оно гляделось куском оплавленного стекла, и Мэйнфорд задумчиво собирал оттенки.

Синий.

Зеленый.

Капля желтизны.

Лиловый и фиолетовый.

Бирюзовый, кажется…

…откуда у него время на такую ерунду?

Не имеет значения. Главное, что оттенков множество, а море… море готово ждать, пока Мэйнфорд не сосчитает все. Ему тоже хочется покоя. Хотя бы иногда.

На мгновенье.

А потом Мэйнфорд вернется в замок… или не в замок? Есть же место, куда он должен вернуться во что бы то ни стало, но… он забыл. И если так, то имеет ли смысл возвращаться?

Его не ждут.

Но он счастлив. Парадокс.

…неправильно.

…нелогично.

У Мэйнфорда нет ни одной объективной причины для счастья. Его семья, какой бы она ни была, перестала существовать. И он тоже в скором времени уйдет за грань, если, конечно, не сумеет вернуться.

Еще бы вспомнить куда.

…к кому.

…к женщине, которая не испугалась Зверя.

…к Зверю?

Его не существует. И ее тоже. Море знает наверняка. Оно ведь никогда не лгало Мэйнфорду.

…никогда прежде. Но и никогда прежде море не было столь обманчиво спокойным. Если присмотреться — Мэйнфорду ведь несложно присмотреться, — он увидит дно. Гребни каменных драконов и раззявленные пасти их, в которых еще лежат осколки кораблей. Он сможет поднять любой. Не об этом ли Мэйнфорд мечтал, будучи подростком?

Отыскать клад.

Море подарит ему пузатую каравеллу, в трюмах которой лежат сундуки, наполненные золотым песком и монетами. А если ему не по вкусу золото, то у моря найдется замена.

Вот корвет, севший на скалы.

Он безнадежно мертв, и все-таки в глубинах его переливается всеми оттенками синевы древняя корона… нет, не альвийская, ее носили люди, но и человеческие короли имели немало тайн.

Мэйнфорд может прикоснуться к одной из них.

Или не одной?

Вот хрупкая ладья, разменявшая не одну сотню лет. И дева в ладье. Она будто спит, а может, и вправду спит, и потому вода не тронула совершенного ее тела…

…дева.

…Тельма.

…вернуться.

Зачем?

Тельма… это тоже безумие, часть его. Мэйнфорду нужен был кто-то, кто, как ему казалось, сумеет понять его. Вот он все и придумал. Ту свою жизнь.

Управление.

Дело.

Кохэна… если Мэйнфорд хорошенько подумает, он осознает, насколько нелепой выглядит вся эта история. Почему? Да потому что она вся, от начала до конца, рождена его воображением. Мэйнфорд был болен, но поправился.

Почти.

Ему просто не следует отворачиваться от моря. Да и зачем, если здесь он счастлив?

…конечно.

…сейчас он вернется в замок. Поднимется в башню и скажет деду, что у них все получилось.

Мэйнфорд немалым усилием воли отвел взгляд от сине-зеленой, а еще лиловой, бирюзовой и вместившей сотню иных оттенков поверхности моря.

Он отступил от стены.

И ноги налились свинцом. Море не желало отпускать добычу. Море никогда и никому не позволяло уйти. И Мэйнфорд глупец, если думает, что для него сделают исключение.

…нет.

Он ведь счастлив.

Так зачем бежать от счастья, пусть и непривычно оно? К ботинкам же Мэйнфорд приспосабливается, и счастье…