Майкл Муркок - Завтрак на руинах

Застигнутый в море сильнейшим штормом с грозой, «Экрон», самый большой и совершенный дирижабль в мире, принадлежащий армии США, разбился недалеко от плавучего маяка Баренгат вчера в 12 часов 30 минут. На борту в момент крушения находилось 77 человек, в том числе и армейские офицеры. Среди последних был контр-адмирал Уильям Э. Моффетт, руководитель Бюро Аэронавтики.

Сегодня к пяти утра из 77 человек были спасены лишь четверо. К этому времени обломки дирижабля отнесло куда-то в ночь от немецкого танкера «Феб», который первым сообщил о катастрофе. Северо-западный ветер порывами до 45 миль в час, отгонял обломки от берега, крайне осложняя спасательные операции.

По отрывочным и часто противоречивым сообщениям, полученным к настоящему времени с «Феба», нельзя сделать уверенного предположения о причине катастрофы. Однако в настоящее время большинство экспертов сходится на том, что гибель гигантского дирижабля была вызвана ударом молнии.

— Ты, я смотрю, собрался впасть в депрессию после всего хорошего, что у нас было, — говорит Карлов приятель. — Как насчет кофе? Или ты хочешь, чтобы я еще послал за шампанским?

Он ухмыляется, делая широкий жест.

— Имя яда мне назови.

Карл хмурится и грызет ноготь. Глаза его смотрят в пол. Карлу не хочется глядеть на чернокожего.

— Ну ладно, если не шампанское, то что еще? Ну скажи, как мне тебя развеселить?

— Отвали, — говорит Карл.

— Ну ты что, Карл, дорогой!

— Отвали, тебе говорят!

— Ну, и что ты с этого выиграешь? Тебе все равно лучше не будет.

— Тебе-то что за дело? Тоже нашелся благодетель. Или ты всерьез считаешь, что творишь добро?

— Что у тебя за дурацкие мысли? Неужто ты не чувствуешь себя чем-то большим, нежели тем, чем ты был, когда вошел сюда со мной? Более истинным, более реальным?

— Может быть, и чувствую. Это-то меня и беспокоит.

— Выходит, ты не любишь реальности?

— Возможно, что и не люблю.

— Ну, друг, это твоя проблема, а не моя.

— Да, не твоя.

— Вот я и говорю, это твоя проблема.

— Да.

— Ну ладно, хватит киснуть! Как ты собираешься начинать новую жизнь, если не можешь даже чуть-чуть улыбнуться!

— Я не твой раб, — говорит Карл, — и не собираюсь плясать под твою дудку.

— А кто говорит, что ты должен это делать? Я? — черный смеется. — Я разве тебе это говорил?

— Я думал, это было сделкой.

— Сделкой? Что-то ты туманно выражаешься. А я-то считал, что ты попросту хотел повеселиться.

Карлу пятнадцать лет. Почти взрослый.

— Слушай, иди в задницу, — говорит он. — Оставь меня в покое.

— Мой опыт подсказывает мне, — чернокожий присаживается рядом на кровать, — что люди всегда говорят «иди в задницу», когда им кажется, что им уделяют недостаточно внимания.

— Может быть, ты и прав.

— Дорогуша, я редко ошибаюсь. — Чернокожий снова обнимает Карла за плечи.

Карлу пятнадцать лет. Все замечательно. Будущее перед ним как на ладони.

В школе у него тоже все тип-топ.

— Ой, Иисусе!

Карл начинает постанывать.

— Ну, вот видишь. А ты говорил, — бормочет приятель.

Карлу пятнадцать лет. Маме сорок. Папе сорок пять. В жизни папа преуспел: совсем недавно стал президентом одной из крупнейших в стране инвестиционных компаний. Когда Карлу исполнилось пятнадцать лет, отец преподнес ему как основной подарок ко дню рождения расширение его прав и свобод, для начала посмотрев сквозь пальцы, когда Карл взял материнскую машину.

Для своего возраста Карл был крупным мальчиком и выглядел старше пятнадцати. В новом смокинге, с волосами, блестящими от масла, он смотрелся на добрых двадцать лет. Наверное, поэтому Нэнси Голдман так легко приняла его приглашение.

Когда они вышли из кинематографа («Бродвейские золотодобытчики»), Карл начал насвистывать мелодию из фильма, собираясь с мужеством предложить Нэнси то, о чем он думал весь вечер.

Нэнси взяла его под руку и сделала за него первый, самый трудный, ход.

— Ну, а теперь что? — спросила она.

— Слушай, я знаю на 56-й авеню бутлегерский бар.

Карл повел ее прямо через улицу наперерез дорожному движению. Стемнело, и по всей 42-й стрит зажглись фонари.

— Ну, так как, Нэнси?

Они подошли к машине Карла. Это был новенький «форд-купе». У папы был «кадиллак-лимузин», который Карл надеялся получить в подарок к своему шестнадцатилетию. Карл открыл перед Нэнси дверцу.

— Бар? Я не знаю, Карл… — она замешкалась, прежде чем забраться в машину. Он жадно посмотрел на ее икры. У Нэнси была короткая пышная юбочка. Из тех, знаете, сквозь которые все видно.

— Да ладно, Нэнси, чего ты, в самом-то деле… Можно подумать, ты только и делаешь, что ходишь по барам, и уже смертельно от них устала. Или это так и есть?

Она засмеялась.

— Нет! А это не опасно? Ну, там, гангстеры, бутлегеры, стрельба и все такое прочее.

— Это тишайшее и скучнейшее место в мире. Но там можно достать выпивку. — Карл надеялся, что ему удастся влить в нее спиртное, а затем, глядишь, девушка позволит ему что-то еще, кроме как обнять и поцеловать на прощание. Что до этого «еще», то у самого Карла о нем были довольно смутные представления. — Если ты, конечно, хочешь.

— Ну ладно, если ты настаиваешь…

Карл заметил, что Нэнси возбуждена.

Всю дорогу до 56-й стрит она сидела рядом с Карлом и без умолку трещала, главным образом о только что просмотренном фильме. По мнению Карла, она бессознательно подражала Энн Пеннингтон. Ладно. Он не против. Припарковывая машину, Карл ухмыльнулся себе под нос. Взяв с заднего сиденья шляпу и вечернее пальто, он вышел, обошел машину и открыл дверцу, выпуская Нэнси. В самом деле, очаровашка. И еще теплая такая.

Они перебежали 7-ю авеню, а затем их чуть не сбил с ног человек в соломенной шляпе, который на ходу невнятно пробормотал извинение. Карл отметил про себя, что вроде бы не сезон уже сейчас для соломенной шляпы. Он пожал плечами на извинения незнакомца, а затем, повинуясь импульсу, наклонился и поцеловал Нэнси в щеку. Она не только не стала сопротивляться, но чмокнула его в ответ и залилась своим милым звонким смехом.

— Тебе никто никогда не говорил, что ты похож на Руди Волли? — спросила она.

— Куча народа. — Он сделал страшную гримасу, подражая комику, и она снова засмеялась.

Подошли к неоновой вывеске, которая то вспыхивала, то гасла. На вывеске была розовая пирамида, танцующая девушка (сине-зеленая) и белый верблюд. Называлось заведение «Касабланка».

— Проходи, — сказал Карл, открывая перед ней дверь.

— Это ресторан?

— Подожди, увидишь.