Юлия Мельникова - Львив

— А пятна крови?

— Исцарапалась об острые камни, так бывает, если колодец слишком узкий.

В головах этих отчаянных людей закопошилась сатанинская мысль: тело девочки можно подкинуть в еврейский квартал и донести инквизиции о ритуальном убийстве! Это добьет рабби Нехемию Коэна, ненавистного им, а заодно больно ударит по новому старосте общины, Авишалому Познеру, тоже мешающему расползанию ереси. А страдания их соплеменников?

Все это злодеев волновало в самую последнюю очередь. Они давно порвали со своим народом и ненавидели евреев не меньше патера Несвецкого.

За что? За то, что евреи оплевывали Шабтая Цви, считая его еретиком.

Люди, предавшие Машиаха и даже покушавшиеся на его жизнь, не могут быть нашей крови, говорили саббатианцы.

Поначалу растерявшиеся еретики, еще не до конца утратившие совесть и сострадание, раздумывали, что им делать с трупиком девочки. Идея инсценировать ритуальное убийство пришлась по душе отнюдь не всем, уж больно это рискованно! С другой стороны, когда представиться еще такой удобный случай поквитаться с Коэном?! Посоветовавшись, они ничего не решили и поодиночке, скрытыми тропинками, блуждая и запутывая следы, покинули ночной лес.

Но двое из них, яростные саббатианцы Лейба «Хемдас Цви» и Матиэль (прозвище Крысолов) остались. Они угрюмо смотрели на тело Злоты, лежащее в можжев ельнике.

— Надо убить удода, самца, — сказал Крысолов, съесть его сердце, пока оно бьется, а саму птицу сжечь до пепла костей. Тогда, выпив пепла в смеси с кровью другого удода, самки, и с кровью невинного ребенка, мы обретем дар ясновидения [43] Древний магический рецепт, хорошо известный в Галичине. . Положим рядом мертвую девочку, убедим «как бы случайно» подойти к кострищу патера Несвецкого и скажем, что здесь колдовали евреи…

— Ты совсем рехнулся? — закричал на него Лейба, — зачем тебе удод?!

— Поляки зовут удода еврейской кукушкой, даже верят, будто евреи чтят сатану в образе этой пестрой и глупой птицы — объяснил, не поднимая отрешенных глаз, Крысолов. — Я нашел это в старой польской книге.

— Ну и пеки своих удодов, — зло буркнул Лейба, — а я ухожу.

Лейба плюнул в остывающий костер и ушел, не попрощавшись.

Крысолов остался. Гнездо удодов, отвратно пахнущее, изгаженное, он выследил еще вчера и теперь холоднокровно шел убивать. Схватив оранжево-черного, пестрого петушка, еретик поднял его над гнездом, держа за гребень. Удод вертелся, верещал, пытаясь клюнуть, но руки Крысолова, душившие и не таких чудищ, оказались сильнее. Острым ножом он вскрыл самца и вырвал маленькое, яркое сердце. Сердце удода трепыхалось. Преодолев мгновение отвращения, Крысолов положил сердце удода в рот и разжевал. Оно оказалось горьким. Затем саббатианец понес кровоточащую птицу к костру. Подув на черные ветки, он вновь разжег огонь и бросил удода в самое горячее пламя.

Вонючий петушок начал обугливаться, но пока он прогорел до пепла костей, прошло около трех часов. Еретик то и дело подносил к костру новые ветки, раздувал огонь, тыкал палкой пекущегося удода. Наконец удод сгорел.

Пепел его был аккуратно собран в плоскую глиняную чашечку.

Потушив огонь, Крысолов написал углем на земле вокруг него еврейские буквы, знаки Зодиака и алхимические символы, а после отправился убивать самку удода. Крови с нее натекло мало, на две ложки, но этого хватило, чтобы размешать с пеплом в чашечке и залпом, словно невкусную микстуру из аптеки герра Брауна, выпить. Обескровленную удодиху с оторванной головой Крысолов швырнул прямо на труп Злоты.

После он отнес девочку и удодиху, зная укромные ходы, в синагогу Нахмановичей, на свитки Торы. Инквизицией было найдено кострище, вписанное в гексаграмму, круг и расчерченное каббалистическими сочетаниями букв. На ветвях можжевельника висел серенький чулочек, точь-в-точь такой же, как у Злоты. Видимо, Крысолов потерял его, когда перетаскивал труп из леса в синагогу, не обратив внимания в кромешной темноте. Чулочек напялили на ножку девочки — и он подошел.

Предателю инквизиция обещала полную безопасность, если он будет свидетельствовать против своих соплеменников на суде и подтвердит причастность рабби Коэна к умерщвлению христианских детей.

— Я подарю тебе титул шляхтича Крысинского! — клялся Несвецкий, — только удостоверь, что все было именно так…

Крысолов соглашался с иезуитом. Расправы единоверцев он не ждал.

Как только чудовищные деяния Крысолова стали известны на Староеврейской улице, то злопыхатели, радовавшиеся несчастью Нехемии Коэна, вмиг приумолкли.

Инквизиция по «делу Коэна» могла схватить любого еврея, приписав ему тайные замыслы и сжечь с Коэном на общем костре. Панические настроения усиливались с каждым днем. Никаких сведений из инквизиции не просачивалось, все совершалось в тайне, и даже ксёндзы заговорщицки молчали. В христианской части Львива распространялись слухи, фантастически переделывавшие отголоски реальных событий. Мещане уверяли, будто инквизиторы при обыске в синагоге Нахмановича нашли не одну мертвую девочку, а целую галерею ритуальных сосудов с человеческой кровью, снабженных этикетками и запечатанных для лучшей сохранности. На самом же деле в подсобном помещении синагоги хранили кувшины, где бродила праздничная изюмная настойка. Рядом якобы валялись десятки проткнутых иглами облаток, которые еврейские дети, подстрекаемые старшими, ночами воруют в костелах весь месяц нисан, и сломанные, оскверненные распятия, тоже краденые.

Рассказывали еще, что доносчик Матиэль Крысолов — нисколько не еврей, а поляк, мелкий шляхтич, ставший случайным свидетелем страшных зверств накануне иудейской Пасхи и решивший открыть это честным людям.

В том, что рабби Коэн занимался черной магией и причинил немало зла христианам, поляки не сомневались. Евреи, не сумевшие вовремя покинуть Львив, оставались заложниками гнева иезуитов. В этом тоже обвиняли Коэна: ведь его преступления распространяются на всю общину, и заранее проклинали, считая, что под пытками Коэн припишет своим обидчикам смертные грехи, которые они не совершали. Ужас внушали скрытые рукописи Коэна, невероятно антихристианские, кричали, что их уже обнаружила инквизиция в стенной нише его дома и вскоре они будут предъявлены святому трибуналу, а пока переводятся на польский язык. Отчаяние овладело людьми, все искали укромные места, куда было б можно спрятаться, перепрятывали ценные вещи, а некоторые уже готовили себе саваны…

Выход нашелся неожиданно. Испуганные евреи забыли, что без участия предателя, Матиэля «Крысолова», инквизиция вряд ли сможет развернуть ритуальный процесс. Все обвинения принадлежат его извращенной фантазии, и, если каким-то образом заставить клеветника замолчать, то ксендзам будет нечего предъявить Коэну. Однако Крысолов находится под полной и неусыпной защитой «Ордена Иисуса», иезуиты денно и нощно охраняли главного свидетеля, не оставляя его одного ни на минуту. Проникнуть в здание коллегии иезуитов еврею было невозможно, но.