Юлия Мельникова - Львив

Идея обвинить рабби Нехемию Коэна в проведении чудовищного обряда, убившего графа, принадлежала патеру Игнатию Несвецкому, иезуиту, человеку желчному, упрямому да к тому же рьяному антисемиту. Его давно бесило, что евреи Львива пользовались по королевскому указу (привилегию) особыми правами и их нельзя насильно окрестить, ибо привилегий разрешал им придерживаться веры отцов. Конечно, если какой-нибудь еврей сам, по доброй воле, захочет перейти в христианство, на этот счет в привилегии ничего не написано, но такие случаи бывали крайне редко. За всю свою жизнь иезуит Несвецкий только один раз крестил иудея, и то номинального, мальчика-найденыша, выросшего среди поляков, не знавшего ни родного языка, ни религии. Надеяться, что к одному крещеному еврею вскоре прибавиться еще один, для такого прославленного сеятеля веры, как иезуит Несвецкий, было настоящим позором. К тому же из Рима приходили тревожные письма. Над патером, растрачивающим свой миссионерский пыл впустую, жестоко потешались приятели по иезуитской коллегии, а начальство требовало обращать евреев. Несвецкий страдал. Когда он попросил у кардинала разрешение отправиться в Азию проповедовать туркам, кардинал засмеялся и сказал: зачем вам ехать далеко? В Львиве живет немало евреев, займитесь ими. Да и турки у вас тоже есть…

Но как заняться крещением тех, кто этого нисколько не желает?

И Несвецкий — на то он иезуит, чтобы не теряться — придумал. Иезуиты инициируют долгое судебное разбирательство по делу о смерти графа Липицкого, призовет к ответу Нехемию Коэна, заставят свидетельствовать против него других евреев, старых противников Коэна, например, Лейбу по прозвищу Хемдас Цви, фанатичного саббатианца, или пригласить кого-нибудь из Кракова. Патер знал, что мистики Кракова исстари конкурируют с мистиками Львова и отношения у них всегда натянутые, может, оттого, что, как бы они не ругались, лучшие каббалисты живут в Праге, а Краков и Львов дерутся за место второго оккультного города Европы. А затем, когда положение покажется совсем безвыходным, и рабби начнет молить о пощаде, Несвецкий предложит ему тайную сделку. Нехемия Коэн должен будет отдать своего любимого сына Менделя, благонравного умницу. на воспитание в «Орден Иисуса».

Сразу после того, как юный Мендель Коэн наденет на шею латинский крест, его отец получит свободу, а с евреев города Льва снимется «за недоказанностью» обвинение в чернокнижии. Так же семейству Коэнов выплатят из городской казны все судебные издержки и компенсацию за время, проведенное в тюремных подвалах. Золотая голова Менделя Коэна понадобится иезуитам: кто, как не он, впитавший с младенчества дух изощренной казуистики, великолепный трактователь, сможет возвысить католическую церковь, придать ей ученый лоск и влить свежую еврейскую кровь в затхлое болото схоластических построений? Риму нужен еврейский ум — аналитический, коварный, строгий. Заполучив сына Коэна, патер Несвецкий быстро продвинется по орденской лестнице, восстановит былую славу — и кто знает, может, станет кардиналом?

Кроме того, став отцом выкреста, рабби Нехемия потеряет свое влияние. Единоверцы начнут его презирать, вероятно, даже изгонят из общины, какими бы замечательными ни были остальные сыновья и дочери Коэна.

А без своего главы львовские евреи вернутся к прежним раздорам и хаосу. Ведь Коэн погасил вражду между выходцами из Кракова и остальными евреями, прибывшими в город с разных уголков Речи Посполитой.

Уйдет Коэн — евреи вновь передерутся, и значит, их легче будет одолеть. Смущало патера Несвецкого только то, что рабби Нехемия слыл очень стойким человеком. Сломать такое твердое дерево сложно.

Вряд ли рабби согласится отдать Менделя иезуитам — рассуждал патер.

Скорее он примет мученическую смерть на костре и прославится в веках как праведник, оклеветанный недругами, заодно склонит к этому всю семью, нежели решится спасти себя, предав сына. Но кто угадает, как поведет себя этот мужественный Нехемия перед костлявой старушенцией, пришедшей не только к нему лично, но и ко всей общине?

Чтобы выяснить, чего следует ожидать от Нехемии, патер Несвецкий послал служку в еврейское гетто, в дом рабби Коэна, и велел передать ему приглашение «побеседовать» в иезуитской коллегии. Служка, очень боявшийся иудейских чар, со страхом постучался в дом Коэнов.

Ему открыла ребецен Малка, супруга Нехемии, удивившаяся, что рабби спрашивает иезуит. В то утро она пекла булочки с рублеными орехами, приспанные сверху корицей, и по всему дому Коэнов растекался аромат горячего теста. Служка, которого патер Несвецкий вечно держал впроголодь, глотал слюни, вдыхая неземные запахи коричной пыли и поджаренного с сахаром миндаля, дожидаясь Нехемию.

Голод терзал бедного парня, но попросить — и уж тем более — взять пирожок у Малки Коэн он не смел. Ему рассказывали, будто еврейские кушанья вредны христианам, что ими можно отравиться, а некоторые особо злобные еврейские хозяйки нарочно пекут гойские пирожки с гвоздями, мышиными хвостиками и ядами для угощения иноверцев. Но Малка Коэн была добрая женщина, поэтому сунула тощему служке целый сверток свежеиспеченных булочек, которые он быстро съел, провожая рабби Нехемию за стены еврейского квартала.

Он прекрасно понимал, зачем понадобился иезуиту Несвецкому, и по пути к коллегии продумывал различные способы защиты.

— Обвинение в колдовстве, сказал рабби Нехемия, пощипывая бороду, по логике вещей следует адресовать не мне, а лжемессии, еретику и вероотступнику Шабтаю Цви, точнее, Азиз Мухаммеду Эфенди Капыджи — баши, правоверному мусульманину-шииту, живущему в Куру Чешме, пригороде Стамбула (если он, конечно, не успел переехать). Именно этот злодей прошептал некое заклинание, от которого скончался несчастный граф Ольгерд Липицкий. Но я даже не смею заявить, какими методами этот новоявленный Азиз Мухаммед изводил графа. Он давно не придерживается предписаний иудаизма, общается с дервишами… Чему они научили его — сам не знаю. Логичнее было обратиться к туркам — они расскажут вам много интересного из жизни этого прохвоста и его четырех жен, подаренных султаном в день обращения.

— Хватит надо мной смеяться, равви, — возразил Несвецкий, — письмо Шабтаю написали львовские евреи и травинки рвали тоже они.

— Но я отговаривал их от этого шага! — вскричал Коэн. — Моя вера не совместима с магическими приемами, и я всегда уверял, что Шабтай Цви — авантюрист, даже до той поездки в Стамбул. Случай с письмом это мне доказал: настоящему каббалисту, чтобы убить, достаточно подумать об этом — и труп готов. А если человек шепчет какие-то заговоры, переламывает травинки, дует на них — то он не более чем деревенский знахарь, чей удел — выводить девкам прыщи да заговаривать больные зубы.