Марк Ланской - Битые козыри

— Самое страшное, что никого не удивляет. Сколько людей делают только то, что выгодно им, а на других им наплевать. Они живут в страхе перед личными потерями, перед угрозой своему благополучию, своей карьере. Страх рождает трусость, а трусость — мать раболепия, двуличия. Отсюда — постоянная готовность совершить подлость. И все это никого не удивляет. Все уверены, что иначе и быть не может.

— А разве не так?

— Должно быть не так! Слишком дорого обходится людям их эгоистическое скудоумие. Интеллект человечества еще в колыбели. Прошло очень мало времени, какие-то тысячи лет, с тех пор, как человек начал мыслить. Если довериться естественному ходу событий, понадобится еще тысяча веков, пока разум станет главенствующей силой и вытеснит недомыслие, суеверие, невежество.

— Подождем, — улыбнулась Рэти.

— А ждать мы не можем! — Лайт не ответил улыбкой на улыбку. — Слишком много на свете зла, страданий, горя.

Рэти, набросав на пол все мягкое, что подвернулось под руку, уютно устроилась в углу комнаты и внимательно следила за Лайтом, часто вскакивавшим с кресла, чтобы вытянуться перед ней во весь рост или сделать несколько широких быстрых шагов. Давно уже она не испытывала такого душевного покоя. Она сидела и слушала, не расплываясь в наркотическом тумане бездумья, и ей не было скучно и никуда не хотелось бежать, чтобы испытать что-то новое, более острое. Глядя на широколобое, темноглазое, удивительно подвижное лицо Лайта, она усмехнулась неожиданно пришедшей мысли — ей действительно впервые встретился человек, опьяненный своими мыслями, полный до краев, даже перехлестывавшим через край чувством ответственности за судьбу всех живущих на Земле.

— Чему вы ухмыляетесь? — спросил Лайт без обиды и подозрительности.

— А что изменится, когда появится ваш этот…

— Называйте, как он этого достоин: чев — Человек Величественный.

— Пусть будет чев. Мне не совсем ясна его роль.

— Признайтесь, что вы не верите в возможность его создания.

— В эту минуту — верю.

— И на том спасибо. А все остальные, за исключением одиночек, не верят даже на минуту. Поэтому уже своим появлением он заставит поверить в реальность бессмертия.

— А вы уверены, что оно необходимо? Мне иногда кажется, что эта канитель и без того слишком затягивается. Если разобраться, то жизнь — чертовски одно образная и скучная процедура.

— Разумеется, Рэти! — обрадовался Лайт. — Конечно, скучная! Жить, без цели и смысла перемалывая дни. Да еще разбираться в смысле жизни! Это самое опасное. Все религии запрещали задавать вопросы и разбираться. За первую же попытку что-то узнать и понять человек был изгнан из рая. Аргументация трусливых защитников жизни неотразима: родился — живи! Вот тебе и весь смысл. Терпи. Жди, пока осушишь всю чашу страданий. А почему? Зачем? Не твоего ума дело. Пути неисповедимы…

— Вы не ответили на мой вопрос о роли чева.

Лайт долго расхаживал по комнате, будто забыв о своей гостье. И ответил без прежней уверенности в голосе:

— Мне самому многое неясно, Рэти. Уж очень сложным и загадочным выглядит в моих мечтах это создание. Ясно мне только одно: не вместо нас, а рядом с нами появятся мудрые помощники — чевы. Они станут воплощением того Разума, на силу которого всегда возлагали свои надежды лучшие представители человечества. Они помогут людям осуществить древнейшую мечту о жизни без неурядиц, войн, лжи, несправедливости — мечту о счастье для всех.

— Вот в это верится мало. И без ваших чевов тесно на Земле, ступить некуда.

— Они никого не стеснят. Ведь им не нужны будут наши жалкие укрытия от непогоды и чужих глаз. В их распоряжении будет весь космос. И никого они не объедят, потому что им не нужен будет наш хлеб.

Лайт вдруг запнулся, покраснел и закончил виноватым лепетом:

— Простите, я заговорил о хлебе и вспомнил, что мы еще не чевы. Я забыл предложить вам поесть.

— Ты предлагал, Гарри, как только я вошла. Предложил автоматически и даже не расслышал моего ответа. Я действительно проголодалась. Не беспокойся, я сама все найду.

Как на редкостное зрелище смотрел Лайт на девушку, передвигавшуюся по его квартире с такой непринужденностью, будто она давно здесь жила. Рэти обшарила холодильную и термическую камеры, расставила тарелки и бокалы.

— Я удивляюсь, как мне повезло, — признался Лайт. — Разве это не чудо, что ты у меня?

— Такие чудеса я совершаю часто.

Они ужинали молча, как сильно проголодавшиеся люди.

— А мне все-таки жаль твоего чева, — сказала Рэти. — Не суметь поесть… Кстати, а как он будет размножаться?

— Не знаю, Рэти. Я еще очень многого о нем не знаю. Могу только предполагать, что все его чувства — и любовь, и наслаждение — все будет неизмеримо сильнее наших…

Лайт действительно знал тогда очень мало, гораздо меньше, чем ему казалось.

— Слава богу, что ты не чев, — зевая, проронила Рэти. — Я очень устала, милый. Пойдем спать.

***

Корабли, участвовавшие в гонке, ушли со старта. Лайт не собирался следить за всеми перипетиями соревнования — за прохождением контрольных пунктов и маневрированием на трассе. Он выключил передачу, но тут же зазуммерил оптитрон. Лайт увидел улыбающуюся Рэти. Как она умудрилась набрать его номер после только что перенесенной перегрузки, он понять не мог.

— Гарри! Ты помнишь, какой сегодня день?

— Помню, Рэти. (Это была дата их первой встречи.)

— Я хочу отметить его победой.

— Будь осторожна, дорогая.

— Подойди ближе. Еще ближе!

Лайт приник к объемному изображению, словно висевшему перед ним, и его глаза слились с глазами Рэти, летевшей по трассе Земля — Луна — Земля.

Еще один человек следил за каждым движением Рэти с чувством особой заинтересованности. В отличие от Лайта он находился высоко над Землей, в своей резиденции, вращавшейся на персональной орбите.

В космосе вращались сотни сооружений самой причудливой архитектуры. Фантазия зодчих, освобожденная от оков земной статики, создавала здания никогда ранее не виданных пропорций. Многообразным было и их назначение. Исследовательские лаборатории соседствовали со спортивными базами, дворцы науки — с экспериментальными заводами. Многие из них были возведены под эгидой международных организаций. Другие олицетворяли техническую мощь отдельных стран, давно покончивших с частным предпринимательством.

И лишь один искусственный космический островок являлся личной собственностью. Владел им самый богатый человек «последнего бастиона демократии».

К тому времени, которому посвящено наше повествование, от Сэма Кокера VI, каким он родился 118 лет назад, осталось немного. В груди его билось пластозиновое сердце; пищу перерабатывали органы, скроенные из прочнейшего гистапсона; безотказно действовали сантопроновые почки… Даже глаза Сэма, недавно вновь пересаженные от почти погибшего юноши, светились, как им и положено в двадцать лет.