Феликс Разумовский - Зона бессмертного режима

— Альз, — рявкнул Свалидор, изымая ствол, вышиб из врага сознание и благополучно свалил, оставив Бродова разбираться.

Ну а тот особо мудрствовать не стал, стреножил капитана, привел его в чувство и с ходу бросил пробный камень:

— Расскажи-ка ты мне о «пришлых».

И сразу же раскаялся, понял, что не время разбрасывать камни, время собираться с мыслями.

— А-а-а!.. О-о-о!.. У-у-у!.. — Тело капитана вздрогнуло, выгнулось в агонии и мелко задрожало, изо рта пошла кровавая пена, зубы дробно выступали бешеную чечетку. — Зы-ы-ы…

Это было похоже на приступ эпилепсии, на судорожные конвульсии безумствующих кликуш, на исступленно-оргастическое действо общающихся с духами шаманов. Однако продолжалось все это недолго — милиционер вскрикнул, вытянулся и с хрипом затих, став неэстетично оскалившимся, остывающим трупом. Да, впрочем, какой там милиционер? К гадалке не ходи — мурзик.

— Так. — Бродов выругался про себя, сориентировался в реалиях, снова выругался, на этот раз вслух, и набрал номер Рыжего: — Привет. Вы где?

— Прибыли на место. Вот эта улица, вот этот дом, — отозвался тот. — Что-нибудь не так?

— Скажи Семену, чтоб возвращался, — мягко приказал Бродов. — Летом, в темпе вальса. У меня здесь сюрпризец для него. Горизонтальный. Остывает.

— Ну, блин, — понял сразу Рыжий. — Лады, сейчас Сема включит скорость. Держись.

— Жду. — Бродов отключился, глянул на часы и обратил свое внимание на мурзика. Хотя нет, сейчас уже, наверное, капитана — ксива, форма, знак «Отличник милиции» были совершенно натуральными. Совершеннейший милиционер, правда, тихий очень и не компанейский…

«И одно яйцо у него левое, другое правое». Бродов посмотрел на труп, брезгливо отвернулся и вдруг услышал полифонию своего мобильника. Звонил Рыжий, особого энтузиазма в его голосе не чувствовалось:

— Привет, командир, давненько не слышались. Говоришь, горизонтальный у тебя? А у нас тоже. Филя гавкнулся. Вчера вечером, со стоянки шел. Жена говорит, его, вусмерть пьяного, сбила с концами какая-то машина. Ее, естественно, не нашли. Нашли Филю, прямо-таки накаченного спиртом. Уж не в жопу ли клизмой его накачивали [230]?

— Очень может быть. — Данила глянул на расстрелянную стену, поежился от ветра, задувающего в окно. — Давай на базу, будем разгребать дерьмо.

Небаба не задержался — открыл дверь, задумчиво осмотрелся, поцокал по-философски языком.

— Да, что-то скверный сегодня день. Ты не поверишь, командир, пока сюда ехал, позвонили из больницы — Женькина мать умерла. Час назад, не приходя в сознание. Вот так. Теперь вот этот еще. — Он хмуро посмотрел на капитана, с гадливостью поморщившись, вздохнул: — Занюханный-то какой. Получше не нашли?

— Да, хреновый сегодня день, — сделался мрачен Бродов. — Ты, Семен, даже не представляешь насколько. Звонил Рыжий. Филатов погиб. Спинным мозгом чую, что его убрали. Накачали, видимо, спиртом, как лягушку, а потом положили на проезжую часть. Метода знакомая.

— Да? — не особо-то расстроился Небаба, покусал губу и снова обратил внимание на отличника милиции. — Ну а у этого с проходом как? До жопы раскололся? Очко лопнуло от страха?

— Да нет, Семен, ты не понимаешь, — усмехнулся Бродов. — Товарищ капитан, измордованный работой, неспешно себе шел гостиничным коридором, отчего-то сразу невзлюбил твою дверь и с чисто милицейской прямотой и принципиальностью засадил в нее из «стечкина» целую обойму. А потом от полноты чувств скоропостижно умер. От чего? Пусть разбираются соответствующие органы. Ты же ни сном ни духом — пришел с мороза, и вот такой, блин, сюрприз. Неприятный, горизонтальный, не внушающий оптимизма. Ну что, приступим? Эх, ухнем…

Вдвоем они вытащили милиционера в коридор, устроили понатуральнее, вооружили по уму, и Небаба, одевшись, изображая идиота, принялся в истерике звонить на ресепшен. В том плане, что он здесь краем, не в курсах и не при делах и не будет отвечать за испоганенную дверь, покоцанную стену и ушатанные стекла. И вообще, в номере теперь сквозит, жутко неуютно и крайне антисанитарно. Да и тело мертвого мента у входа в коридоре отнюдь не прибавляет положительных эмоций. В общем, не гостиница «Россия», а базар, вертеп, бандитское гнездо.

Такое подействовало, примчались сразу. Начали суетиться, звать милицию, мило объяснять подтягивающимся массам, что это пустяки, какое-то недоразумение, маленькая, ничего не значащая техническая неполадка. Ну да, подумаешь, труп мента со «стечкиным» в коридоре. Словом, все пошло путем, именно так, как оно и надо. Бродов, не забыв про ноутбук, тоже отправился к себе, позвонил, чтобы тот был в курсе, Рыжему и вернулся на место происшествия — там уже было людно, шумно и ужасно любопытно. Все сочувствовали Небабе, костерили правительство и клеймили позором кровососов-ментов. У, сатрапы, вымогатели, уроды, палачи, опричники недорезанные, ворошиловские стрелки. Не знают чувства меры, устраивают беспредел, нажираются, гады, в дупель, до белой горячки. Вот этот, правда, не белый, а синий и уже остывает.

Скоро приехали внутренние органы, следом за ними — органы компетентные, и вступила в силу оперативно-следственная рутина — вынюхивание, выискивание, опросы, разговоры. Только все впустую: капитан молчал, свидетелей не было, Небаба талантливо работал под Швейка — мол, ничего не знаю, за дверь платить не буду. Ни компромата, ни следов, ни подоплеки, ни мотивов. Только неизвестно отчего зажмурившийся усохший Рэмбо в ментовской форме. М-да. Наконец оперативный пыл угас — капитана оттащили, лезть в душу перестали, начали потихоньку разъезжаться. Небаба с Рыжим тоже тронулись на четвертый этаж, в предоставленный, взамен слегка поврежденного, равноценный номер. К Бродову поближе. Вот уж воистину, все, что ни делается, все к лучшему.

А Бродову как раз в это время позвонили с незнакомого номера.

«Ну и кто это еще?» — угрюмо подумал он, послушал и удивился.

— Гм, ну я это, я. Ну, привет, привет.

Звонил Васильевич, бывший Женькин напарник. Навеселе, но в миноре, говорил осипшим голосом, преисполненным почтения и душевной боли:

— Даниле Глебовичу наши почет и уважение. Тут, значит, такая у нас петрушка вырисовывается. Трагедия, верней. Сегодня утром начал разбираться на полке, а там книжонка лежит, Женька читал. Вот я и подумал, что, может, вам оно будет интересно. Пухлая такая книжонка, с закладкой, на триста с гаком страниц… — В голосе его, полном скорби, звучали мука и надежда: — Ох и нажрались же вчера, башка болит, надо бы добавить, но куда податься, а тут вот он, человек хороший. Добрый человек, отзывчивый, правильно понимающий жизнь. Да если к этому человеку умеючи, со всем нашим полнейшим уважением…

Через час Бродов встретился с Васильевичем в метро, облагодетельствовал его бутылкой водки и получил ту самую книжонку. Сигнальный экземпляр романа Клары, ее последнее «прости» — помятое, чудом уцелевшее, сомнений нет, оставшееся в единственном числе. Книга, которая пришлась кому-то очень и очень не по вкусу. У себя в номере Бродов покрутил ее, повертел, наугад раскрыл и уже не отрывался — ушел с головой. Время для него остановилось.