Вячеслав Седов - Две Цены

Копну потемневших с наступлением осени волос, ставших багряного цвета, пришлось подкорнать, на манер ларонийских стрижек, которые обычно носили воины, натирая волосы специальным составом. Прическа получилась не ахти, так как найти в вольницах хорошего парикмахера было невозможно, но выглядела весьма оригинально, хоть и оставалась довольно длинной, лишь сдобренная отнятым у горе-парикмахера ларонийским составом в качестве компенсации едва ли довольного клиента.

— Я с тобой, — наемница поднялась следом, прихватив саблю.

Они вышли на деревянную площадку у ствола, пройдя к ней по широкой ветви, и плавно спустились вниз, вставив ноги в петли на веревках с противовесом на другом конце. Окна старого трактира приветливо светили в вечерних сумерках среди массивных корней старых дубов. Дверь была немного приоткрыта, и из-за нее доносились крики и музыка. Карнаж остановился так, чтобы льющийся из-за порога свет не достигал его ног. Он не прятался и не скрывался ни от кого в этот раз. Просто задержался, давая знак наемнице идти без него. Полуэльфка пожала плечами и вошла внутрь, распахнув дверь. Феникс отступил от вылившегося потока света.

Странное предчувствие…

Он стоял, слушая окружающие его звуки, прислонившись спиной к небольшой пристройке. Длинные острые уши едва заметно дергались, по привычке чутко реагируя на особенно резкие пьяные выкрики. На небе зажигались одна за другой первые звезды. Ветер оставил в покое лес и завывал теперь там, в степях за обрывом. Такой вольный, дикий, непокорный.…

После долгого времени, проведенного в вольнице, не сразу удавалось снова влиться в русло. В голове Карнажа тускло мелькнуло воспоминание, словно огонек свечи в окне для блуждающего в ночи путника. Что-то родное, любящее и до боли знакомое. Кто-то, кто ждет. Далеко. Потрескивающие поленья в очаге под котелком с похлебкой, теплая кровать, крыша над головой… Одна и та же, каждый день, которая вскоре станет знакомой до тошноты всеми трещинами на балках и сучками на струганных досках. И все же тепло разливалось в груди при воспоминании о том месте и о тех, кто там остался.

Он ведь всерьез думал вернуться, как и всякий, окажись он на пороге смерти. Минутная слабость. Все равно потом ни с кем не хотелось делить эту дорогу, по которой гоняли его время и нужда. Зачем? И так сыщется много попутчиков, что точно так же по вечерам разводят костры у трактов, спят на земле, подложив под ребра мха и укрывшись небом. Или, как сейчас, весело кутят вместе за столами, а если будет кому сыграть могут и спеть, и сплясать, так как много слышали и видели песен и танцев. Только наутро, может через день, через два или месяц, нужно снова выйти на тракт, сесть в седло и, ударив пятками в бока коню, ехать дальше. И неважно куда — дальше: на запад, на юг, на восток или север. Бывает, неделю словом перекинуться не с кем, и в дождь проливной холод пробирает до костей в насквозь мокрой одежде. Велико ли приключение потом больному валяться в бреду и некому даже кружку воды подать? А встретишь кого по пути и, вроде бы, есть с кем поговорить, но не всегда найдется что сказать или послушать. Чего слушать, если истории по сути одинаковы? Один рассказывает сразу вроде бы и за себя, и за собеседника. Карнажу иногда казалось, что он не слышал в таких рассказах ровным счетом ничего нового. Однако, как различны они бывают в своих красках, если повествуют о том, что приключилось до этой большой дороги, до широкого тракта, куда каждого вывела своя тропинка. Все они, эти тропки, были разнообразны, узкие или широкие, тернистые или свободные, огибающие холмы и чащи, либо вскарабкивающиеся и продирающиеся насквозь. После этих рассказов бывает, что находишь того, кто раньше дышал тебе в спину, не окликая, шел рядом, не поворачиваясь, или впереди, не оглядываясь, а встретиться довелось только на этой Большой Дороге, словно столкнуться лоб в лоб в тесном коридоре, когда разминуться уже никак.

«Ловец удачи» с шумом выпустил воздух через ноздри и шагнул в пятно света у порога трактира. Скрип досок пола поглотили шум разговоров и музыки.

Заведение, хоть и располагалось наполовину под землей, но могло похвастать внушительными размерами, да и посетителей в этот вечер было много. Но Карнаж недолго осматривался в поисках того, кого искал. Он сразу узнал Тарда.

Как-то раз им доводилось встречаться. Тогда образ этого убийцы драконов крепко отпечатался в сознании молодого полукровки, потому как нечто внутри подсказывало, что им еще предстоит встретиться. И наверняка также подсказало бы любому, кто поставил перед собой цель, но не имел покамест средств для ее достижения. В то время Феникс был неумехой, который едва устроился в Швигебурге в гильдии воров, и не смел попроситься к гному в отряд. Но теперь…

Гном сидел за столом возле огромного корня, что спускался с потолка и уходил в пол, где специально для этого в досках была вырезана подходящего размера дыра. Образчик убийцы драконов был типичен для фивландца старой породы, некогда жителя столицы: пышные седые усы, большой нос с горбиной, черные глаза-бусины, недружелюбно смотрящие из-под густых тяжелых бровей, и борода лопатой до кушака.

На корне имелось несколько крепежей для оружия, чтобы не мешалось во время трапезы, и Феникс с интересом разглядывал арсенал за спиной гнома, увлеченно поглощавшего жареную свиную ногу. «Ловцу удачи» и вправду было интересно, с чем нынче принято ходить на драконов? Он увидел солидный шестопер, как раз под гномью лапищу, подстать ему топор, которым тяжело было размахивать в простом бою, однако на драконов он годился более чем, и рядом с ним, гвизарма [1] Вид алебарды с длинным узким, слегка изогнутым наконечником, имеющим прямое, заостренное на конце ответвление. с ухватистым, характерно фивландским толстенным древком.

Один из тардовских приятелей, выхлебав залпом кружку крепчайшего пива, которое хозяйка этого заведения, в прошлом успешная разбойница, а нынче престарелая женщина с по-прежнему скверным характером заказывала в Фивланде для особых гостей, взял в руки видавшую виды волынку и затянул такую мелодию, от которой окружающие скривились, словно вместо вина им налили уксуса. Прочие менестрели с гримасой отвращения оставили струны своих лютен и отняли губы от флейт.

— Завались! Дай пожрать спокойно! — рявкнул Тард гулким басом, прорывающимся из глубин его бороды, и кинул в горе-музыканта обглоданной костью. Гном обиженно заворчал, но игру прекратил, потирая шишку, выросшую пососедству с огненно-рыжим чубом:

— Э! Бритва, на кой ляд так сильно-то?

— Лучше иди фуры проверь. Не спер ли кто чего? Видишь, их эльфийская красноволосость не знает куда свою изнежнную задницу посадить и стоит столбом над душой. Уступи ему, а сам иди проспись.