Ярослав Гжендович - В сердце тьмы

Я произнес молитву за умерших, как солдат перед битвой. С этого момента я должен был считаться неживым, но это мне мало помогло.

Ремень учил концентрироваться на дыхании. Следить, чтобы воздух проходил сквозь тело. Учил, что страх рождается из мысли. А ведь важно лишь то, что ты видишь, а не то, что ты можешь увидеть. То, что происходит, а не то, что может произойти. Я сосредотачивался на дыхании и гасил мысли, в которых бился страх. Есть только сердце, мышцы и легкие.

Внутреннее пространство башни было большим, мрачным и круглым, словно перевернутая вверх дном миска, — но увенчанная шпилем. Оно вздымалось к небу, а мы стояли словно внутри огромной печи. Я взглянул и увидел у вершины крохотный кружок темнеющего неба — и тотчас попытался избавиться от мысли, что вижу его в последний раз.

Зал напоминал мрачную пещеру, освещенную лишь снопом света, падающим сквозь круглое окошко в стене башни — и тот пронизывал ее как копье, падая на неясный памятник из черного камня на дне башни. Круглая галерея, на которую мы вышли, была самой большой, но и над и под нами я видел их еще несколько. Со дна то поднимался, то спадал шум, наполняя помещение, словно густая жидкость. Казалось, что из моих ушей и глаз вот-вот польется кровь. Это было будто рык слона или жужжанье огромных, с вола, пчел в пустом дереве. Я уже встречал в своей жизни вещи, которые, чтобы их уразуметь, требовалось пережить, но о них было невозможно рассказать словами. И я знал, что этот звук никогда не забуду.

С темного дна пещеры шел влажный, подземный холод с привкусом трупного запаха. Этот смрад было невозможно ни с чем спутать, хоть он и не был слишком сильным.

Столп света делался все краснее. Отверстие было выполнено так, чтобы ловить свет заката и направлять его прямо на памятник. Кажется, была это большая фигура сидящей женщины, но я не мог различить точно. Отсветы ложились на нее кровавыми пятнами.

Мы не могли сбежать дорогой, которой пришли, потому что Врата Тайн за нами заперли. А потому придется пробираться темными коридорами на четвереньках и на ощупь. Двигаться, готовясь свалить любого, кто встанет на пути. Через минуту-другую начнется некий ритуал. Ритуал, в котором нам придется принимать участие, не зная, что нам до́лжно во время него делать. Что хуже, это могли оказаться вещи, которых никто из людей не должен бы совершать. Мы должны накормить кровью статую? Что еще нужно сделать, чтобы выжить и выполнить последний приказ моего отца?

Сноп света покраснел и угас, и установилась внезапная тишина.

И мрак.

А потом загорелись круги ламп на галереях. Я увидел, как толкутся во тьме фигуры в свободных одеждах с капюшонами, едва заметные во тьме.

Я видел их на галереях и там, внизу, на дне пещеры.

Адское гудение раздалось вновь, но уже тише и ниже. Мне казалось, оно и тоскливое, и зловещее. Мрачная, дрожащая бессловесная песнь, наполняющая печалью и отчаянием. Как если бы она отравляла самоё душу.

На дне пещеры загорелось масло в трех огромных мисках, в каждой без труда можно было целиком поджарить барана.

Скульптура была огромной, и только сейчас я разглядел ее в подробностях. Никогда ранее я не видел изображений Подземной Матери. Видел лишь ее воплощение, что звалось Госпожой Страды. Или, возможно, то была ее дочь. Но Подземная уродиной не казалась. Огромная коленопреклоненная женщина с ласковым, улыбающимся лицом, волосами из цветов, веток и плодов. Между ее ногами дремал подземный мрак. На вытянутых руках она держала кувшин и плоды дурры, словно хотела вручить их своим детям. Та, из которой все вышло и в которую все вернется. Госпожа Урожая. Жизнедавица и Мать.

Трубы — если это были трубы, — смолкли.

А потом я увидел огоньки. Два ряда дрожащих язычков в ладонях фигур в капюшонах, которые вышли на дно пещеры из скрытых дверей и полукругом встали напротив статуи.

Я услышал песнь. Ласковую, пронзительную песнь об успокоении в объятиях матери. О справедливом сердце той, кто заботится о своих детях. Песнь, выводимую высокими голосами, столь прекрасную, что я ощутил, как слезятся мои глаза. От ласковых голосов девиц или детей у меня перехватило горло. Я ощутил себя уставшим, одиноким и обиженным. Жаждал покоя и ласки, тех, о каких пелось. Затосковал об ином мире, в котором нет необходимости ни за что сражаться, в котором ни с кем ничего не случается, но все получают из справедливых рук матери. Тепло и ласково, словно в моем детстве, проведенном в Доме Киновари, где не существует войны, крови и пыли.

Ведущий нас жрец потряс за плечо Бруса.

— Время, — сказал.

Я неохотно двинулся вперед. Мне ни за что не хотелось прекращать слушать.

Круг поющих одновременно склонился, поставив лампадки у своих ног, а потом одним движением отступил, расстегивая плащи, что стекли на землю. Я увидел маленькие фигурки, груди, безволосые лона. Увидел деликатный рисунок спиралей и кругов на их телах и свесился через каменную балюстраду. Но это продолжалось лишь миг.

— Пора! — рявкнул жрец еще раз и дернул меня за рукав.

Он повел нас вниз по отвесной каменной лестнице, где в нишах таился свет ламп. Я уже не боялся. Подумал, что мы спускаемся на дно пещеры, туда, где стоят девицы, и откуда все еще разносилась сладкая песнь. Я был наполовину без сознания и — уж не знаю, отчего, — теперь мне казалось, что мы справимся.

Помещение, в котором мы наконец оказались, от пещеры отделял только ряд колонн, испещренных умелым растительным орнаментом. Девицы издали мелодичный оклик, поднимая руки, а после провернулись вокруг себя.

Я остолбенел.

Показалось, что зрение меня подводит, что в мигающем свете, благоуханном дыму и в пятнах тени я приметил у некоторых танцовщиц мужские члены. Небольшие, безволосые и странные — но над ними были груди, подпрыгивающие в такт танцевальным движениям.

— Быстрее! — снова рявкнул проводник.

Колонны и скалы покрывали узоры. Цветы, ветки и плоды, переплетенные друг с другом. Вот только их не высекло долото каменщика.

Это были кости.

Черепа, ребра, челюсти и позвонки, купно с костями рук и ног, выложенные так, что их было непросто различить. Виделись мастерски исполненные листья, кувшинки, лозы и плоды. До того момента, как я различил первый череп. Потом я разглядел и остальное.

Везде вокруг меня.

Песнь продолжала течь. Успокаивающая и прелестная.

Брус и жрец встали над каменным столом, на котором лежали в ряд кривые базальтовые ножи. Гладкие и поблескивающие, словно когти какой-то огромной твари, с резными костяными рукоятями.

— Быстрая милость, — проворчал жрец, словно о чем-то вспомнив. — Она нам понадобится, иначе не удастся закончить и до ночи.

Он положил на стол клевец. Оружие, подобное молоту на длинной рукояти, но с шипом вместо ударной части. Шип вырезали из такого же базальта, что и ножи. Строгого, твердого и поблескивающего, будто черное стекло.