Анатолий Подшивалов - Господин изобретатель [≈ Господин Изобретатель. Часть I (СИ) + 1-я глава книги Господин Изобретатель. Часть II (СИ)] [litres]

И вот я стою у лабораторного стола, рассматривая щепотку желтых кристаллов.

– Хорошо, возьми кусочек железного листа, и пойдем во двор.

Я помнил, что тол просто так от удара не взорвется, значит, надо его поджечь или инициировать взрыв. А чем? Взять капсюль, положить на кристаллы, сверху капсюля поставить гвоздь, ударить по нему молотком и получить молотком в лоб? Нет, спасибо… Тогда попробуем просто сжечь… И вот горят наши кристаллы дымным пламенем, распространяя характерную химическую вонь.

– Вот тебе и краситель.

– Что это было?

– Сгорание довольно сильной взрывчатки, тринитротолуола, но значительно более безопасной при хранении, чем нитроглицерин или пироксилин. Ей легко начинять снаряды, потому что она легко плавится при 80 градусах Цельсия. Ее, в отличие от нитроглицерина, можно бросать, при поджигании она только горит без взрыва. Вот если ей начинить тонкую стальную трубу, а еще лучше чугунную отливку с рубчатыми насечками и вставить детонатор ударного действия – вот тогда мало не покажется.

– И что мы будем с ней делать?

– Пока не знаю, надо подумать. С одной стороны, мы можем дать армии и флоту современное взрывчатое вещество. Чем там на флоте снаряды снаряжают? Вроде пироксилином, а то еще и «бомбы» с черным порохом в крепостях сохранились. С другой стороны, сто́ит это вещество «взять на вооружение» бомбистам-террористам всех мастей, мало не покажется.

Тут я вспомнил слова маман: «не удивлюсь, если узнаю, что ты связался с бомбистами» – вот и связался. На черта Генрих его выдумал, вот и ломай голову теперь.

– Генрих, пока ни слова никому о том, что получилось!

Тут нас позвали пить чай, и за самоваром мы обсудили завтрашний визит господина Гайдебурова, что и как, а также кому говорить. Сошлись на том, что я опишу ситуацию, как и для чего мы синтезировали краситель. Генрих расскажет, только популярно, практически как в привилегии, понятным языком, что он делал, и покажет фокус в лаборатории. Потом опять слово возьму я и опишу злоключения с полицейскими следователями и как нас отпустили. Генрих настоял, что он расскажет, как на него наорали в полиции, да еще тумака дали. Я только попросил его не волноваться и говорить медленно, а то он, незаметно для себя, перейдет на немецкий, как бывает всегда, когда он волнуется. Я предложил взять на себя описание полицейского произвола, чтобы не сгущать краски наподобие «Московского листка», но и не выставлять освобождение Ивана как мудрое решение отечественных Пинкертонов – в конце концов, я защищал всех сам. С тем и разошлись.

Я долго не мог заснуть, все думал о тринитротолуоле. Мне не давало покоя то, что за полтора десятка лет до Русско-японской войны армия могла бы его получить и испытать новые снаряды. Известно же, что наши тогдашние снаряды обладали слабым фугасным действием [21] Фугасностью называется способность взрывчатых веществ к разрушительному действию за счет расширения продуктов взрыва до сравнительно невысоких давлений и прохождения по среде ударной волны. . Толом удобно снаряжать снаряды, он устойчив к физическим факторам вроде влажности и температуры тропиков (вспомним состояние пироксилиновых зарядов во время похода Второй тихоокеанской эскадры). И вообще, русская пехота получила бы чугунные рубчатые корпуса гранат с залитым туда толом. Взрыватель дело вроде известное – и «карманная артиллерия» готова.

Может, получить привилегию на «безопасную взрывчатку»? Вон, Нобель сколько миллионов «поднял» на своем динамите, даром что был пацифистом – потом премию обеспечивать чем-то нужно было… А может, просто написать письмо в главное артиллерийское управление, так, мол, и так, дарю изобретение родному государству для победы над супостатами всех мастей.

С этими мыслями я заснул.

Утром, надев свой «спортивный костюм», опробовал новый спортинвентарь. Все отлично, гиря вот слегка тяжеловата еще, но это дело наживное. Занимался час, пока не пришла Настя и не нагрела воды. Потом – водные процедуры – и я бодр и свеж, готов позавтракать и творить великие дела. Одним словом, как ни крути, а все изобретения рано или поздно докатываются до способов, как убивать себе подобных больше и быстрее. Даже вся наша химиотерапия была стимулирована боевыми действиями, поскольку войны выигрывают излеченные и вернувшиеся в строй солдаты, не ставшие калеками и не отправленные домой в виде обрубков. Вот с такими мыслями я и дождался прихода давешних газетчиков. Приняли мы их в кабинете, я рассказал, в чем суть изобретения, потом инициативу взял Генрих, и мы пошли в лабораторию. Он был в строгом костюме с солдатским Георгием, что сразу усмотрел отставной офицер Меньшиков. Он сразу спросил, за какое дело получен крест, и Генрих ему объяснил, упомянул, что крест ему вручал нынешний император, тогда еще наследник-цесаревич, командующий Рущукской группировкой русской армии. Цесаревич еще поинтересовался, за что награждается аптекарский обозный унтер-вольнопер, уж не за удачно ли сделанный генералу клистир? Присутствовавший при сем командир Генриха объяснил, что за боевой подвиг и спасение жизни офицера, на что цесаревич одобрительно похлопал Генриха по плечу. Сказал также, обращаясь к засмеявшейся при упоминании о клистире свите, что будь больше таких боевых унтеров, армия бы уже в Стамбуле была. «А что, – сказал тогда Александр Александрович, повернувшись к Генриху, – может, сдашь офицерский экзамен, буду рад поздравить прапорщиком, а там и до генерала дослужишься и офицерского Георгия получишь…»

За этим рассказом о боевой молодости мы прошли в лабораторию, где Генрих провел синтез, получив на дне пробирки невзрачный осадок, а когда долил в пробирку спирт, то осадок растворился и жидкость заиграла пурпурным цветом. Видно было, что журналисты были впечатлены, если не сказать потрясены. Потом им показали образцы тканей, покрашенных нашим и английским красителем – они отметили разницу. Наконец, показали пресловутый шелк, и я рассказал дальнейшую историю. Все посмеялись над незадачливым титулярным советником, и тут Генрих решил выступить на первый план. Он рассказал, что опередил меня с приездом в полицию, и с ним там крайне невежливо обошлись. Его просто «понесло»: он припомнил все обиды, то, как три часа толкался у ворот Английского клуба, где в служебные-то часы отдыхал обер-полицмейстер, и как он ушел оттуда ни с чем, устав ждать. Меньшиков быстро строчил в блокноте, и я почувствовал неладное. Как-то не такого конца беседы я ожидал. Мы хотели пригласить журналистов к обеду, но они отказались, сославшись на неотложные дела, и уехали.

Если бы я мог предполагать, чем это все закончится…