Наталья Точильникова - Город убийц

— Не могу, — сказал я. — У меня исков на миллиард гео.

— Можете. Анри, у меня три группы реабилитантов, и вы уже заплатили больше всех вместе взятых.

— За меня Хазаровский платил.

— Это неважно. Неважно, добьетесь вы прощения какой-то части долга, кто-то возьмется за вас платить, например, из благодарности, или вы расплатитесь сами. Любой вариант приемлем, если он законен.

— Хазаровский заплатил десять миллионов. В процентном отношении это пшик. Один процент! На большее его не хватило. Ну, что ж, значит, именно во столько он и оценивает свою жизнь.

— Анри, это дурно смотрится, — заметил Ройтман. — Он вообще не обязан.

— Ну, конечно! Мог вообще не общаться и не разговаривать. А он, рискуя своей репутацией, позволил мне быть рядом и великодушно дал себя спасти. Спасибо!

— Анри! Ну, что по кругу? Начнем все сначала? — спросил Евгений Львович. — Ты, прежде всего себя спасал. А уж его — так получилось.

— По-моему, Хазаровский безупречен, — сказал Дмитрий. — Я его слушаю, смотрю его интервью, его выступления и наслаждаюсь. Правильный язык, образование, ум, стиль, сдержанность, искренность, интеллигентность. Говорит, взвешивая каждое слово, и при этом не льстит ни себе, ни собеседнику. Анри! Ну, заслушаешься. Оторваться невозможно.

— Он безупречен только на публику, — сказал я. — При личном общении всплывают несколько иные черты. Может быть, я не столь компетентен в этом предмете, но вот рядом Артур сидит, который общался с ним гораздо больше.

— Подписываюсь под каждым словом, — сказал Артур. — Еще как всплывают. Факт.

— И какие? — спросил Дмитрий.

— Леонид Аркадьевич холоден, расчетлив, эгоистичен и всегда блюдет только свои интересы, — сказал я. — Даже если тот, с кем его интересы пересеклись, не враг ему, а напротив поддерживал его, не прося никакой благодарности, даже если он за него боролся — Хазаровский плюнет и переступит. Я спас ему жизнь, а он отправил меня в ссылку, чтобы не ссориться с Народным Собранием, а потом сюда, к восторгу Евгения Львовича. Мы были с ним в одной лодке, точнее в одном гравиплане, я спас и его, и себя. И он вернулся на свой Олимп, а я в свой Аид.

— Анри, еще немного и тебя отправят в коррекционный корпус сразу, после этого обеда, и тогда позор на мою седую голову, — вздохнул Ройтман.

— Не вижу оснований, — сказал Дмитрий. — Нам сейчас нужно обсуждать не мнение господина Вальдо об императоре, а как господину Вальдо расплатиться по гражданским искам. А Леониду Аркадьевичу надо сказать «спасибо». В любом случае!

— Спасибо! Я уже сказал. Я действительно благодарен. Без него бы и этого не было.

С обедом было покончено, солнце за окном клонилось к вершинам сосен, и мы встали из-за стола.

— Анри, сегодня к семи приходите в мою аудиторию в учебном центре. Нам надо обсудить наши планы. Будет хорошо, если вы заранее их обдумаете.

И он протянул мне руку для рукопожатия.

— До вечера.

— Господин Кастальский, а вас не передергивает каждый раз? — спросил я. — Вы всем убийцам пожимаете руки?

— Только тем, с кем лично знаком, — сказал он. — Нет, не передергивает.

И рукопожатие состоялось.

— Привыкли, господин Кастальский? — поинтересовался я.

— Анри, во-первых, давайте не так официально. В ответ на «господина Кастальского» я буду вынужден называть вас «господин Вальдо», а это, поверьте мне, повредит делу. А, во-вторых, мне очевидно предстоит интересная работа. Вы представляете собой замечательный материал для психолога. Как вам удается так виртуозно сочетать обиду на императора с благодарностью и восхищением им, а презрение к себе с непомерной гордыней?

Ройтман хмыкнул и заулыбался.

— Нарциссизм недолечили, Евгений Львович? — спросил я.

— Не ставили целью долечить, — заметил он. — Так гораздо интереснее.

— Не хотите прочитать господину Кастальскому лекцию по вальдологии? А то он, по-моему, растерялся.

— Ты меня недооцениваешь, Анри, — сказал Ройтман. — Я ему скинул полный учебный курс вместе с твоим делом. Дима его, кажется, еще не изучил досконально, но, видимо, просмотрел. Судя по тому, что не делает явных ляпов.

— Ну, тогда мне остается только смириться и покориться судьбе, — хмыкнул я.

Мы попрощались с Дмитрием, и я отправился на стоянку гравипланов провожать Ройтмана и Артура. До семи еще оставалось часа два.

— Навещай меня иногда, — попросил я сына. — Ну, удачи!

— Тебе она тоже не помешает, отец.

И мы обнялись.

Миниплан принял их и унес в сумеречное небо, а я сел на лавочку, честно намереваясь «обдумать планы». Вся обстановка до боли напоминала такое же прощание в Чистом. Только тогда было лето, и еще не отгорел северный закат.

В сумерках вспыхнули круглые фонари, зажигая искрами подтаявший снег. Пахло хвоей и свежей землей. И думать не хотелось ни о чем. Просто сидеть и смотреть на фонари, снег, пробивающуюся сквозь него первую траву, сосны и темнеющее небо.

Все-таки не четыре стены, не прогулки во дворе, куда не проникает солнце. Все-таки почти свобода. Только решают всякий раз за меня. И что толку от моих планов?

Они давно обдуманы, я бы хотел продолжить то, что начал. Народное собрание, история Тессы, моя северная ботаника. От последней меня, правда, оторвали и вряд ли позволят вернуться. Здесь флора другая: гораздо южнее и почти нет аборигенной. Но с другой стороны не было ли это мое занятие во многом позой?

Стоит ли оканчивать Кириопольский университет? Сомневаюсь. Не перерос ли я его? С другой стороны, системное образование всегда лучше разрозненного. А самоучка — почти всегда дилетант. Так что, наверное, да.

Гражданские иски? Идея расплатиться по искам всегда казалась мне малореалистичной. Половину гонораров с меня вычитают, за полгода после выхода «Истории Тессы» получилось пятьсот тысяч, что, конечно, очень много для писателя. Но для того, чтобы рассчитаться такими темпами мне понадобится две тысячи лет. Я, конечно, надеюсь прожить подольше, но не настолько. Куда реалистичнее расплатиться с ПЦ. Там осталось полтора миллиона. Расплачусь. С ПЦ, но не с гражданскими исками.

От входа на стоянку послышались шаги. Я обернулся. Ко мне приближался парень лет тридцати в черной зимней куртке с мехом и черных брюках. Без шапки. Я, впрочем, тоже. Тепло. Формы здесь нет ни для заключенных, ни для персонала. Так что не угадаешь, кто перед тобой, и надо ли вставать. А надо ли здесь вообще вставать перед сотрудниками? Кастальский не просветил. Судя по рукопожатию, видимо, нет. С другой стороны, почему нет? Долг вежливости.

Я, на всякий случай встал.

— Добрый вечер, — сказал я.

Парень улыбнулся мне.

— Добрый вечер! Я вас раньше не видел. Новенький?