Наталья Точильникова - Город убийц

— Сегодня приехал.

— Понятно.

И он протянул мне руку.

— Михаил.

— Очень приятно, — сказал я. — Анри Вальдо.

Он посмотрел на меня внимательнее.

— Тот самый?

— Конечно. Вы психолог, Михаил?

Он рассмеялся.

— Боже упаси!

— Сотрудник?

— Да нет. Такой же, как и вы. Реабилитант.

Я пожал ему руку.

— Вы не торопитесь, Михаил?

— Нет.

— Тогда присядем?

— Хорошо.

И мы сели на лавочку.

— Давно здесь? — спросил я.

— Второй год.

— Солидно. Значит, все знаете.

— Многое. А вам сколько влепили?

— Десять.

— Месяцев?

— Лет.

— Ни хрена себе!

— Строго говоря, девять с половиной. Полгода я провел в ссылке, в деревне Чистое. Насколько я понимаю, это засчитывается. И в ПЦ было девять с половиной.

— У меня ПЦ было два года, — сказал Михаил, — и три года здесь.

— Тоже серьезно. Насколько я помню, заговорщикам, которые чуть не взорвали нас с Хазаровским, дали меньше.

— Значит, жертв было меньше.

Я задумался. Кривин. Телохранитель Нагорного… и ведь все! Еще троих планировали убить, но не смогли.

— Двое, — сказал я.

— Ну, еще бы! И на всю компанию. А у меня пятеро на одного. И у них по убеждению, а я за деньги. Считается, что за деньги хуже.

— А какой был блок?

— «D5».

— Убийство по найму?

— Да, убийство по найму. К тому же мне влепили «криминальную профессию», а, значит, курс реабилитации по максимуму. Но через год можно будет жить в городе, а сюда только прилетать на беседы. Здесь рядом Озерное, пять минут лета.

Я посмотрел на него внимательнее. Прямой нос, темные волосы, короткая стрижка, серые глаза. Высок, широкоплеч. Лицо простое. Этакий парень с рабочей окраины. Не моего круга, конечно, но дураком не выглядит. Видимо из тех, что в молодости ценят только силу и презирают женщин и интеллигентов. А к середине жизни вдруг умнеют и заводят свой маленький бизнес по торговле, ремонту или перевозкам. Иногда даже успешный.

— Михаил, дело в том, что к процедуре моего направления сюда, вообще говоря, можно придраться, — начал я. — Она далеко не безупречна. Меня отправил Хазаровский личным указом. А указы в отношении конкретных людей он может принимать только в ограниченном числе случаев. Награждая, например. Назначая на должность. Милуя. Или смягчая наказание. Но можно ли считать смягчением наказания возвращение из ссылки в Реабилитационные Центр, вопрос спорный.

Так что в принципе я могу попросить Камиллу — это мой адвокат — оспорить это решение. И есть надежда, что оспорим. Вопрос: стоит ли. В некоторых отношениях мне здесь понравилось больше, чем в Чистом. Возможно, я заблуждаюсь. Кастальский говорит, что после ПЦ народ «летает», и что здесь гибрид санатория с университетом. Ройтман считает, что мне здесь быть просто необходимо и очень правильно. Да и на меня это место произвело не самое плохое впечатление. Михаил, а как на самом деле?

— Вы у Кастальского?

— Да. У Дмитрия Кастальского.

— Я тоже у него. Мягко, конечно стелет.

— А спать каково?

— Вообще не заснешь. Вы знаете, что от него на коррекционку уезжают с полпинка?

— Нет.

— Именно так. Причем неважно, насколько он нахваливал тебя перед этим. Накосячил — идешь на коррекционку. Я и то туда загремел на пять дней за сущую ерунду.

— За что?

— За полбокала вина. Мне тогда разрешили вылетать в город, я и выпил в одном кафе. Никого не ударил, не обругал, голоса не повысил, вел себя совершенно пристойно — просто за сам факт, потому что Кастальский не разрешал. Глубокий смысл не в том, что пить нельзя — через полгода Кастальский разрешил — а в том, что мы должны соблюдать запреты, иногда не понимая их смысл, или даже не принимая их. Одно из условий жизни в обществе.

Кастальский потащил меня к коррекционному психологу. Он посмотрел и сказал: вещички собирайте, пять суток. А они здесь на коррекционке не церемонятся: кондактин колют сразу. И под БП. Без подготовки, без всякой предварительной коррекции. Какая-такая предварительная коррекция? Вы что не знаете, что такое «кондактин»? Здесь все это очень хорошо знают. Более чем.

— Вам делали глубокую коррекцию?

— Естественно. И здесь пять дней, и в ПЦ три месяца: и под лопатку, и под другую лопатку, и в плечо.

— Три месяца? Всего то. Мне в общей сложности его кололи почти год, правда, с перерывами.

— И мне с перерывами. Но от этого, честно говоря, не легче. Хотя я даже ни разу не вырубился. Иногда народ вырубается.

— Знаю, — усмехнулся я. — Я тоже крепкий.

Мысль о том, что здесь можно огрести глубокую коррекцию, причем без подготовки, меня естественно не порадовала.

Литвинов мне трижды откладывал эту развлекуху. Они приходили с Ройтманом, разговаривали, смотрели состояние нейронной сети, объясняли действие кондактина. «Анри, нам надо довольно серьезно изменить некоторые связи. Для этого обычной психокоррекции мало. Нам надо провести через гемато-энцефалический барьер более тяжелые молекулы. Для того, чтобы приоткрыть нам путь есть специальный препарат кондактин. Его действие не очень приятно. Надо будет потерпеть. Но сделать это совершенно необходимо. Как вы на это смотрите, Анри?»

Я хмыкал: «Какое имеет значение то, как я на это смотрю? Вы же все равно сделаете то, что считаете нужным. Я не в восторге, если вам действительно интересно мое мнение». Литвинов вздыхал и говорил: «К сожалению, Анри пока не готов. Пойдемте, Евгений Львович». И красная надпись «глубокая коррекция, первый этап, три цикла из пяти инъекций» на экране над моей кроватью каждый раз меняла число.

Наконец, я ответил «хорошо» и «да, я потерплю». Но спросил: «Господа, зачем вам все-таки мое согласие?» «Курс тяжелый, и сотрудничество пациента — наилучший вариант, — объяснил Литвинов. — Я не хочу каждый раз охрану вызывать. Гораздо лучше, когда вы сами хотите избавиться от некоторых неприятных черт в себе и готовы для этого немного пострадать».

Меня попросили снять рубашку и лечь на живот. «Анри, сейчас будет немного больно, — сказал Ройтман. — Но больно максимум десять секунд. Потом начинает действовать анестетик. Считайте до десяти». Я почувствовал укол под лопатку, но считать не смог, потому что больно было зверски. Считал Ройтман.

«Им было больнее», — беспощадно прокомментировал Литвинов. На счете «десять» боль действительно начала отпускать. «Вы мне что сульфазин ввели?» — слабо спросил я, когда снова обрел дар речи и уверенность, что не закричу, если открою рот. «Боже упаси, — сказал Литвинов. — Действие похоже, конечно, но кондактин — куда мене вредный и куда более адресный препарат». «Анри молодцом, — похвалил Ройтман, — не застонал даже». Они подождали минут десть и попросили меня сесть на кровати, что далось мне с некоторым трудом. От кондактина кружилась голова, и бросало в жар. Думаю, температура поднялась градусов до сорока. Все плыло перед глазами. А потом меня потащили под биопрограммер. Через весь коридор блока «F5».