Дин Кунц - Избранные произведения. V том [Компиляция]

В ту апрельскую ночь из бунгало неслись крики ужаса. Они раздавались в каждой комнате, но не долетали до домов на противоположной стороне улицы и не тревожили покой их жителей. Крики продолжались несколько часов, наконец, затихли и сменились чавкающими звуками и хрустом костей: кто-то сел за ночную трапезу.

Потом наступила тишина.

Тишина эта царствовала в доме много часов, пока во второй половине дня ее не разорвал скрип открывающейся двери и шаги.

— Ага! — радостно воскликнула старуха, войдя на кухню через дверь черного хода и увидев на полу свою раскрытую сумку. Тяжело — сказывался артрит — наклонилась, подняла сумку, несколько мгновений смотрела в нее.

Улыбаясь, застегнула «молнию».

В ночь, когда это произошло, буран накрыл весь северо-восток. Снег пошел с наступлением сумерек. Мег Ласситер как раз везла сына от врача. Поначалу снежинки планировали со стального неба в холодном, застывшем воздухе. Но потом с юго-запада подул порывистый ветер, бросая целые охапки снега под фары джипа-универсала.

Томми сидел боком на заднем сиденье, положив на него загипсованную ногу, и тяжело вздыхал.

— На эту зиму я остался без санок, лыж и коньков. Да, мама?

— Сезон только начался, — успокоила его Мег. — Ты выздоровеешь задолго до весны. Еще успеешь накататься.

— Хорошо бы… — Ногу Томми сломал двумя неделями раньше и в предыдущий визит к доктору Джонсону они узнали, что в гипсе ему ходить еще шесть недель. «Кость раздроблена, в принципе, ничего страшного, но срастается она в таких случаях дольше, чем при простом переломе». — Но, мам, в жизни определенное число зим. И мне очень жаль, что одной придется лишиться.

Мег улыбнулась и посмотрела в зеркало заднего обзора, в котором могла видеть лицо сына.

— Тебе только десять лет, дорогой. Для тебя зим впереди без счета… или около того.

— Да нет же, мам. Скоро я поступлю в колледж, а значит, придется много заниматься, так что на развлечения времени не останется совсем…

— До колледжа еще восемь лет!

— Ты всегда говорила, что с возрастом время бежит быстрее. А после колледжа я пойду работать, потом надо будет содержать семью.

— Поверь мне, малыш, время начинает ускоряться лишь после тридцати.

Хотя Томми любил веселиться, как любой десятилетний ребенок, иногда он становился на удивление серьезным. Такое случалось с ним и раньше, но особенно проявилось в последние два года, после смерти его отца.

Мег затормозила у последнего светофора на северной окраине города, в семи милях от их фермы. Включила «дворники», которые смахнули сухие снежинки с ветрового стекла.

— Сколько тебе лет, ма?

— Тридцать пять.

— Bay, неужели?

— У тебя такой голос, словно я — древняя старуха.

— Когда тебе было десять, люди уже ездили на автомобилях?

Смех у Томми был очень мелодичный. Мег нравилось слушать, как сын смеется, возможно, потому, что в последние два года смеялся он нечасто.

Справа от дороги две легковушки и пикап заправлялись на бензоколонке «Шелл». Шестифутовая елочка лежала поперек кузова пикапа. До Рождества оставалось лишь восемь дней.

На противоположной стороне шоссе «Таверна Хадденбека». В сгущающихся сумерках снежные хлопья белой ватой ложились на зеленые лапы стофутовых елей, а те снежинки, что попадали в полосы льющегося из окон янтарного света, рассыпались в золотую пыль.

— Раз уж об этом зашел разговор, — снова подал голос с заднего сиденья Томми, — я просто не понимаю, как люди могли ездить на автомобилях, когда тебе было десять. Насколько мне известно, колесо изобрели, лишь когда тебе исполнилось одиннадцать.

— За это ты получишь на обед пирог с червями и пчелиный суп.

— Ты самая злая мать в этом мире.

Мег посмотрела в зеркало заднего обзора и увидела, что мальчик, несмотря на шутливый тон, больше не улыбается, а мрачно смотрит на таверну.

Чуть больше двух лет назад пьяница, которого звали Дек Слейтер, вышел из «Таверны Хадденбека» примерно в то самое время, когда Джим Ласситер ехал в город, чтобы председательствовать на заседании комитета по сбору пожертвований для церкви святого Павла. Мчащийся на огромный скорости «Бьюик» Слейтера врезался в автомобиль Джима на Блек-Оук-роуд. Джим умер мгновенно, Слейтера парализовало.

Часто, когда мать и сын Ласситеры проезжали «Таверну Хадденбека» и поворот, возле которого погиб Джим, Томми пытался скрыть сердечную боль шутливой болтовней. Не сегодня. На сегодня запас шуток закончился.

— Зеленый свет, мам.

Мег миновала перекресток и границу города. Главная улица перешла в двухполосное шоссе — Блек-Оук-роуд.

Сейчас Томми уже свыкся с потерей отца. А почти год после гибели Джима Мег частенько видела, как мальчик тихонько сидел у окна, погруженный в свои мысли, и щеки его были мокры от слез. В его сердце образовалась пустота, заполнить которую не мог никто. Джим был хорошим мужем и прекрасным отцом, так любил сына, что они составляли единое целое. Поэтому гибель Джима поразила Томми в самое сердце, а такие раны заживают нескоро.

И Мег знала, что только время может полностью излечить ее сына.

Снегопад усилился, сумерки перешли в ночь, видимость ухудшилась, поэтому Мег сбавила скорость. Даже наклонившись вперед, она могла видеть лишь двадцать ярдов дороги.

— Погода портится, — прокомментировал Томми с заднего сиденья.

— Бывало и хуже.

— Где? На Юконе?

— Да. Совершенно верно. В разгар Золотой лихорадки, зимой 1849-го. Ты забываешь, сколько мне лет. На Юконе я таскала нарты до того, как изобрели собак.

Томми рассмеялся, но лишь из вежливости.

Мег уже не видела ни широких лугов по обе стороны дороги, ни замерзшую серебристую ленту Сигерс-Крик справа от себя, хотя и различала сквозь снег узловатые стволы и голые ветви дубов, которые росли вдоль этого участка шоссе. Они указывали на то, что до «слепого» поворота, где погиб Джим, четверть мили.

Томми погрузился в молчание.

Потом, за несколько секунд до поворота, заговорил:

— Нельзя сказать, что я не могу обойтись без санок или лыж. Просто… я чувствую себя таким беспомощным с этим гипсом… словно… словно в западне.

Он использовал выражение «в западне», догадалась Мег, потому что ограничение подвижности тесно увязывалось в его сознании с воспоминаниями о смерти отца. «Шеви» Джима при ударе так покорежило, что полиции и спасателям потребовалось больше трех часов, чтобы вытащить его тело из перевернувшегося автомобиля: пришлось резать металл ацетиленовыми резаками. Тогда она попыталась оградить сына от самых страшных подробностей инцидента, но в школе его одноклассники, со свойственной некоторым детям наивной жестокостью, ввели Томми в курс дела.