Дин Кунц - Избранные произведения. V том [Компиляция]

Пигги по ходу отрывания рук-ног и обезглавливания никоим образом не показывает, что замечает, чем занята мать. И теперь она игнорирует обломки.

Харроу подозревает, что на этот раз Пигги перехитрила мать. Вместо того чтобы надеть тщательно расшитое платье на любимую куклу, возможно, она обрядила в него самую нелюбимую.

Это маленькая победа, но в жизни этого ребенка других просто не может быть.

Если Лунная девушка поймет, что ее обвели вокруг пальца, Пигги придется дорого за это заплатить. Харроу видит, что даже теперь эта женщина с трудом подавляет ярость, вызванную безразличием дочери к уничтожению ее куклы.

Как и у Харроу, в Лунной девушке сочетаются холодный разум машины и тело, идеальное по форме и функциональным возможностям, но, если Харроу понимает и контролирует свои эмоции, Лунная девушка лишь притворяется, что ей это под силу.

Спектр ее эмоций ограничен злостью, ненавистью, завистью, жадностью, плотским желанием и любовью к себе. Харроу не уверен, осознает ли она свою ограниченность или думает, что это полный набор.

И пусть железный контроль над собой ей недоступен, она убеждена, что становится сильнее, подавляя свои эмоции. Чем дольше злость и ненависть не имеют выхода или выход их ограничен, тем чище и мощнее они становятся, пока не превращаются в эликсир, эффективнее которого не изготовить и волшебнику.

Она сидит у стола. Смотрит на дочь, и хотя ее копящаяся ненависть смертельно опасна, она еще не готова нанести решающий удар. Она подождет эту ночь и следующий день… осталось совсем недолго… и уж тогда убьет всех, кого хочет убить больше всего.

— Я купила картофельный салат специально для тебя, Пигги.

Лезвия света, которые проникают сквозь щели, более уже не золотые, а мутно-оранжевые. Граненая ваза потемнела. Сияние над головой Пигги исчезло.

Эти тонкие дротики оранжевого солнечного света теперь только касаются деревянных поверхностей мебели, декоративной подушки, картины (морской пейзаж) на стене.

И тем не менее благодаря какому-то занятному механизму мягкого отражения свет этот поблескивает в углах полутемной комнаты, в стеклянных бусинах абажура торшера, который стоит у дальней стороны кровати ребенка, в стеклянной ручке двери стенного шкафа.

— Пигги?

— Хорошо.

— Картофельный салат.

— Хорошо.

— Я жду.

— Я съела два печенья.

— Печенья недостаточно.

— И сэндвич.

— Почему ты так поступаешь со мной?

Пигги молчит.

— Ты неблагодарная.

— Я сыта.

— Съешь картофельный салат.

— Хорошо.

— Когда?

— Позже, — отвечает Пигги.

— Нет. Теперь.

— Хороню.

— Мало говорить «хорошо». Съешь.

Ребенок молчит, но не тянется к контейнеру с картофельным салатом.

С брильянтами, темнеющими на шее и запястье, несмотря на яркий свет настольной лампы. Лунная девушка поднимается со стула, хватает контейнер с картофельным салатом, швыряет его.

Контейнер ударяется о стену, раскрывается, салат пачкает стену, разлетается по полу.

Яркие слезы стоят в глазах Пигти, мокрые щеки сверкают.

— Убери все.

— Хорошо.

Лунная девушка берет со стола останки куклы, швыряет через комнату. Та же участь постигает и раскрытый пакет печенья.

— Чтоб не осталось ни единого пятнышка или крошки.

— Хорошо.

— И нечего тут плакать, маленькая, толстая уродина.

Лунная девушка разворачивается и широкими шагами выходит из комнаты, несомненно, для того, чтобы провести пару часов в компании очищающих косметических средств и смягчающих кожу лица и тела лосьонов. После этого ритуала настроение у нее обычно улучшается.

Сидя на подлокотнике кресла, Харроу наблюдает за ребенком. Вроде бы смотреть не на что, но есть в девочке некая загадочность, которая интригует его, и почему-то ему кажется, что загадочного в дочери Лунной девушки даже больше, чем в матери со всем ее безумием.

Пигги с минуту сидит не шевелясь.

Слезы, будто такие же летучие, как спирт, исчезают со щек. Очень быстро и глаза становятся сухими.

Она открывает оставшийся пакет с картофельными чипсами, кладет один в рот. Потом второй. Третий. Медленно съедает все.

Вытерев пальцы бумажной салфеткой, отталкивает поднос, берет куклу, над платьем которой работала, когда ее мать и Харроу вошли в комнату. Держит ее в руках, ничего с ней не делает, только смотрит на лицо.

Странная мысль приходит к нему: а вдруг Пигги, туповатая, простушка Пигги, единственная из всех знакомых ему людей — именно такая, какой он ее видит, и потому кажется столь загадочной.

И вот тут, неожиданно, лицо девочки трансформируется, становится чуть ли не прекрасным. Как это происходит, Харроу по-прежнему не понимает.

Снаружи от смертельно раненного дня остается только кровавый свет, которому не хватает сил для того, чтобы проникнуть в комнату через щели в ставнях. Так что освещает ее только настольная лампа.

И тем не менее огоньки продолжают поблескивать в стеклянных бусинах торшера, который стоит в самом темном углу, в стеклянной ручке двери стенного шкафа, он тоже достаточно далеко от стола, в золоченых листьях резной картинной рамы, в оконном стекле, которое не может отражать свет настольной лампы.

У Харроу возникает ощущение, что, кроме него и ребенка, в комнате есть кто-то еще, но, разумеется, они тут вдвоем.

Пигги не начинает прибираться в присутствии Харроу. Таким делом она может заниматься, только оставаясь одна.

Он поднимается с подлокотника, еще какие-то мгновения смотрит на девочку, идет к двери, поворачивается, снова смотрит.

Он редко говорит что-нибудь ребенку. Еще реже Пигги говорит с ним.

Внезапно выражение лица девочки вызывает у него такой приступ ярости, что он уложил бы ее на пол крепким ударом кулака, если б не держал эмоции под абсолютным контролем.

Не глядя на Харроу, Пигги говорит: «До свидания», — и он вдруг обнаруживает себя в коридоре, запирающим дверь.

— Будешь гореть, как свиной жир, — бормочет Харроу, поворачивая ключ во врезном замке, и чувствует, как его лицо заливает краска, потому что это угроза юнца. Такое вправе говорить Лунная девушка, но не он.

Мужчина, которого Верной Лесли знал как Элиота Роузуотера, был Билли Пилгримом для своего помощника, который прилетел на заброшенную военную базу в пустыне Мохаве на двухмоторном самолете.

Пилот, он многократно работал с Билли, называл себя Понтером Шлоссом, для друзей — Ганни. Билли полагал, что Гюнтер Шлосс — настоящее имя, то самое, которое человек получает при рождении, но спорить, что это так, не стал бы.

Выглядел Ганни, как и полагалось Гюнтеру Шлоссу: высокий, с крепкой шеей, мускулистый, светловолосый и синеглазый. С таким лицом он мог без труда попасть на обложку ежемесячника «Белый супермен».