Дин Кунц - Избранные произведения. IV том [Компиляция]

— Да, — сказал он, — это правда. Посмотри, весь этот гипс — панцирь, черепаший панцирь, который пристроили ко мне на спину. Когда он подсохнет и покроется «кевларом», пули будут отскакивать от него, как орехи.

Улыбнувшись против собственного желания и вытерев слезы рукой, Тоби сказал:

— Выглядит похоже, пап!

— Да это правда!

— Ты не знаешь тайквондо.

— Я буду брать уроки, как только панцирь подсохнет.

— Ниндзя должны уметь пользоваться мечом и всеми такими штуками.

— Еще уроки, вот и все.

— Большая проблема…

— В чем же?

— Ты не настоящая черепаха.

— Ну, конечно, не настоящая черепаха. Не глупи! Департамент не может нанимать на работу никого, кроме людей. Людям не очень-то понравится, когда им придется подавать дорожные документы представителям иного вида. Поэтому мы вынуждены работать, имитируя Армию Маленьких Черепашек Ниндзя. А что? Разве Человек-Паук на самом деле паук? А Бэтмен, Человек Летучая Мышь, на самом деле летучая мышь?

— Да, это ты, кажется, верно говоришь…

— Черт тебя побери, конечно!

— Но…

— Что «но»?

Ухмыльнувшись, мальчик сказал:

— Ты не маленький.

— Я могу сойти за него.

— Не получится. Староват.

— Разве?

— На самом деле староват.

— У вас будут большие неприятности, когда я встану с постели, мистер!

— Да, но пока сохнет панцирь, я в безопасности!

Когда Тоби пришел в больницу в следующий раз — Хитер бывала здесь каждый день, но Тоби ограничивали одним или двумя визитами в неделю, — Джек надел цветную головную повязку. Хитер принесла ему красно-желтый шарф, который он сложил и повязал вокруг головы. Конец узла лихо свисал у правого уха.

— Остальная форма пока еще разрабатывается, — сообщил он Тоби.

Через несколько недель, в середине апреля, Хитер установила ширму вокруг постели Джека и вымыла его губкой с шампунем, чтобы взять на себя хоть немного работы сиделок. Она сказала:

— Я не уверена, что так же умело, как другие женщины, которые тебя моют. Но я становлюсь ревнивой.

Он возразил:

— Клянусь, что могу объяснить, где был этой ночью!

— Уже не первая сиделка, выходя из больницы, говорит мне, что ты ее любимый пациент…

— Ну, милая, это нелепо! Кто угодно может стать их любимым пациентом. Это просто. Все, что нужно делать, — это не тошнить на них и не смеяться над их шапочками.

— Так просто, да? — спросила она, протирая губкой его левую руку.

— Также нужно съедать все, что лежит на обеденном подносе, не выпрашивать у них большую дозу героина без предписания врача и никогда не подделывать остановку сердца только для того, чтобы привлечь их внимание.

— Они говорят, что ты такой милый, смелый, и забавный.

— О, чепуха, — ответил он с преувеличенной скромностью, но явно был удивлен.

— Двое из них сообщили мне, что я должна быть счастлива, имея такого мужа.

— Ты ударила их?

— Удалось с собой совладать.

— Хорошо. А то бы они передали это мне.

— Я была бы счастлива.

— А некоторые из этих сиделок сильные, у них, наверное, довольно тяжелая рука.

— Я люблю тебя, Джек, — прошептала Хитер, наклоняясь над кроватью и целуя его раскрытыми губами.

От поцелуя у него перехватило дыхание. Ее волосы упали ему на лицо; они пахли лимонным шампунем.

— Хитер, — ответил он тихо, кладя руку ей на щеку. — Хитер, Хитер, — повторял он ее имя, как будто оно было священным, что на самом деле было так: не только именем, но и молитвой, которая поддерживала его. Имя и ее лицо делали его ночи менее темными, а его дни, полные боли, — более короткими.

— Я так счастлива, — повторила она.

— Я тоже. Что встретил тебя.

— Ты скоро будешь снова со мной, дома.

— Скоро, — сказал он, хотя знал, что пролежит в реабилитационной больнице еще много недель.

— И больше не будет ночей в одиночестве, — добавила она.

— Не будет.

— Всегда вместе.

— Всегда. — Его горло сжалось, и он испугался, что сейчас расплачется. Он не стыдился плакать, но не думал, что кто-нибудь из них двоих найдет утешение в слезах. Им нужна вся сила и решительность для борьбы, которая еще впереди. Джек с трудом сглотнул и прошептал:

— Когда я вернусь домой…

— Да?

— И мы сможем снова быть вместе в постели….

Приблизив свое лицо к его, она тоже прошептала:

— Да?

— Ты будешь делать для меня кое-что особенное?

— Конечно, глупый.

— Ты будешь одеваться как сиделка? Это меня вправду возбуждает…

Хитер замигала от удивления, потом разразилась смехом, и махнула его холодной губкой по лицу:

— Животное!

— Ну тогда, как насчет монашки?

— Извращенец!

— Герл-скаут?

— Мой милый, смелый и забавный извращенец!

Если бы у него не было хорошего чувства юмора, он бы не смог быть полицейским. Смех, иногда черный смех, был щитом, который позволял проходить, не пачкаясь, сквозь грязь и безумие, в котором большинство полицейских вынуждены действовать в наше время.

Чувство юмора помогало выздоровлению и позволяло не поддаваться боли и тревогам, хотя была одна вещь, над которой Джеку было тяжело смеяться, — его беспомощность. Он приходил в ужас от того, что нуждается в помощи при самых примитивных физических действиях и регулярном промывании клизмой, только чтобы противостоять влиянию крайнего бездействия. Неделя за неделей отсутствие уединенности в такого сорта делах становится все более и более унизительным.

Еще хуже быть привязанным к кровати, в твердом захвате гипса, без возможности бегать или шагать, или даже ползать, если случится внезапная катастрофа. Периодически его охватывала уверенность, что больница скоро будет сметена огнем или повалена землетрясением. Хотя он знал, что персонал хорошо натренирован на действия в чрезвычайных обстоятельствах и что его не бросят в жертву пламени или смертельному весу рушащихся стен, время от времени его охватывала необъяснимая, иррациональная паника. Часто посреди мертвой ночи слепой ужас сжимал его сильней и сильней с каждым часом и отступал постепенно лишь под напором логики или усталости.

В середине мая Джек испытал глубокий восторг и безграничную благодарность медикам, которые не позволили ему лишиться возможности двигаться. Наконец он имел в своем распоряжении ноги и руки, смог заниматься с ритмически сжимающимися резиновыми шариками и выписывать кривые руками с небольшим весом. Мог почесать нос, если тот зудел, покормить себя до некоторой степени самостоятельно, высморкаться. Он испытывал благоговение по отношению к людям, которые страдают перманентным параличом ниже шеи, но быстро возвращаются к удовольствию от жизни и встречают будущее с надеждой, потому что знал, что не обладает их мужеством или характером, не важно, был ли он выбран лучшим пациентом недели, месяца или столетия.