Дин Кунц - Избранные произведения. IV том [Компиляция]

Основной целью эксперимента является уточнение существующего понимания, каким именно образом зимние морские течения влияют на траекторию дрейфующего льда. Прежде чем затевать воплощение в жизнь грандиозных планов доставки огромных ледяных глыб к побережьям, изнемогающим от безводья и маловодья, ученые решили разобраться с ущербом, которое может нанести море судам, чтобы попытаться заставить то же самое море работать на себя.

Поднять суда-буксиры к самой кромке ледового поля, от которой и предполагалось отломить громадную глыбу, было сочтено непрактичным. Северный Ледовитый океан и Гренландское море в это время года изобиловали плавучими льдинами и шугой и поэтому были не особенно удобны для навигации. И к тому же надо было еще посмотреть, что покажут эксперименты проекта: вполне возможно, что результаты опытов покажут ненужность многих трудоемких работ. Может быть, ни к чему цеплять ледяную гору на буксир на выходе из айсбергова прохода. Вдруг есть смысл положиться на природные морские течения, которые увлекут айсберг на сотню-другую миль южнее, где и мореходам как-то поуютнее, да и к желанному побережью, быть может, поближе.

— Можно, я сделаю несколько снимков? — спросил Брайан.

— В другой раз, — отрезал Джордж Лин, похлопывая ладонями друг о друга, стараясь счистить со своих огромных перчаток налипшую наледь.

— Да это и минуты не займет.

— Нам поскорее на Эджуэй надо, — стал объяснять Лин. — Если буря разыграется, мы здесь застрянем, и тогда к утру мало чем будем отличаться от окружающего пейзажа, превратившись в смерзшиеся катышки.

— Ну, на минуту-то уж можно расщедриться, — вмешался Роджер Брескин. Он, в отличие от своих товарищей, не кричал, но его бас был хорошо различим на фоне ветра, который, усилившись, сменил тон, перейдя с рычания на негромкое лающее подвывание.

Брайан благодарно улыбнулся.

— С ума сошел? — заинтересованно спросил Лин. — Погляди, какой снег. Если мы замешкаемся…

— Джордж, ты уже зря потратил минуту на склоку. — В тоне Брескина не слышалось упрека. Ученый просто зафиксировал наблюдаемый факт.

Хотя Роджер Брескин переехал из Соединенных Штатов в Канаду всего восемь лет назад, он уже успел из иммигранта превратиться в самого настоящего канадца, выказывая спокойствие и миролюбие, которое расхожая молва приписывает канадцам. Уверенный, сдержанный — ему было не так-то просто обзавестись новыми друзьями или недругами.

Глаза Лина за стеклами огромных очков превратились в узкие щелочки. Но вслух он лишь недовольно произнес:

— Ладно. Давай фотографируй. Надеюсь, Роджер еще поглядит на себя на лощеной журнальной обложке. Этого ведь он хочет. Но поторапливайся.

Брайану не оставалось ничего другого, как, щелкнув пару раз, покончить со своей затеей. Да и погода была такая, что не было ни времени, ни возможности по-хорошему продумать композицию снимка и толком навести на резкость.

— Так нормально? — спросил Роджер Брескин, становясь по правую сторону от передатчика.

— Класс.

В поле видоискателя фигура Роджера господствовала, занимая, быть может, чересчур много места. Росту в нем было сто восемьдесят сантиметров, весу — восемьдесят шесть килограммов, то есть он был чуть ниже и полегче, чем Пит Джонсон, но мускулатура у него не уступала внушительностью мышцам бывшей звезды футбола. Двадцать из своих тридцати шести лет он то и дело таскал тяжести. Бицепсы у него были пугающе выпуклыми, с мощно выступающими венами. И полярное оснащение выглядело на нем вполне естественно: медведь — не медведь, но из всех троих он выглядел самым здешним, коль не уроженец, так точно давний житель этих промороженных бесплодных просторов.

Вставший по левую руку от радиопередатчика Джордж Лин походил на Брескина не больше, чем колибри напоминает орла. Разумеется, он и пониже, и полегче, но его непохожесть на Роджера не сводилась к чисто физическим параметрам. Если Роджер встал прочно и стоял недвижно, как большая ледышка, то Лин не мог удержаться от движения даже секунду: то туда подастся, то сюда подвинется, того и гляди взорвется переполняющей его нервной энергией. Не было у него того терпения, которым славится душа азиата. В отличие от Брескина, в этой промерзшей пустыне он был чужаком. И Лин это знал.

Когда Джордж Лин родился, его имя было — Линь Шэньян. На свет он появился в Кантоне, который пекинские чиновники называют городом Гуанчжоу. Это юг материкового Китая. Случилось это в 1946-м, незадолго до того как революция, предводительствуемая Мао Цзэдуном, вышвырнула гоминдановское правительство на Тайвань и утвердила на материке тоталитарный строй. Семейству Линь никак не удавалось сбежать от красных, и на Тайвань они сумели перебраться тогда, когда Джорджу стукнуло семь лет. В раннем детстве что-то чудовищное стряслось с ним в Кантоне, и это навсегда его ранило и придало его внутреннему и внешнему облику ряд уже не менявшихся после того особенностей. При случае он как-то намекнул на свою детскую травму, но откровенничать на этот счет отказывался, то ли опасаясь не справиться с ужасными воспоминаниями, то ли просто потому, что Брайан, не сумевший вытянуть из собеседника того, что хотел, — никудышный журналист.

— Пошевеливайся, — поторопил его Лин. Выдыхаемый воздух струился волоконцами хрустальной пряжи, которую ветер — без особого, впрочем, успеха — силился расплести.

Брайан навел на резкость и нажал на спуск диафрагмы.

Луч электронной фотовспышки на мгновение озарил заснеженный ледник, и перед глазами заплясали и запрыгали причудливо изгибающиеся светотени. Потом снова обрушился полнейший мрак, проглотивший все — и яркие, и темные фигурки, но раболепно пресмыкающийся на границах пятен, высвеченных фарами: туда ему хода не было.

Брайан попросил:

— Еще разок…

И тут ледник вдруг стал дыбом, резко рванув вверх. Так уходит земля из-под ног на колесе смеха в парке. Твердь внизу качнулась влево, потом дала крен вправо и, наконец, осела, или, лучше сказать, провалилась.

Он не удержался на ногах и, рухнув на лед, так сильно ударился, что даже многослойные теплые одежки не сумели смягчить столкновения. Было отчаянно больно, словно все его кости кто-то встряхнул и они разом застучали друг о друга словно палочки «и цзин» в металлической чашке. Ледник опять вздыбился, дергаясь и как бы поеживаясь, словно желая сбросить с себя ползающее по его поверхности все живое, — пусть оно отстанет от ледяной глади и, слетев с земли, пропадет где-то в открытом космосе.

Один из стоявших без дела снегоходов завалился набок — еще пяток сантиметров, и вся эта тяжесть обрушилась бы на его голову. Дело, однако, обошлось только ледяными брызгами из-под обшивки упавших аэросаней: ледяные иголки впились в лицо и на мгновение лишили зрения — глаза заволокло слезами. Проморгавшись, он тупо уставился на покачивающиеся в воздухе лыжи снегохода: машина походила на опрокинутое на спину насекомое, беспомощно подрагивавшее лапками. Мотор снегохода заглох.