Дин Кунц - Избранные произведения. III том [Компиляция]

После обеда большинство детей обычно спешили в комнату отдыха, где они играли в «Монополию» и другие игры, или в телевизионную — с открытым ртом внимать любой лапше, которую им обильно вешали на уши с голубого экрана; она же, как всегда, пошла в свою комнату. Большинство вечеров она проводила за книгой. Но не сегодня. Сегодняшний вечер она проведет, жалея себя и тщательно исследуя свой новообретенный статус вселенской дуры (хорошо все-таки, что глупость не грех), чтобы на веки вечные запомнить, как по-ослиному глупо она себя вела, и чтобы больше такого с ней никогда не повторилось.

Резво шагая по выложенным кафельной плиткой коридорам, почти так же быстро, как нормальный ребенок со здоровыми ногами, она вспомнила, как прихромала в кабинет адвоката, и покраснела. Войдя в свою комнату, которую занимала вместе со слепой девочкой по имени Винни, она плюхнулась на постель и, улегшись на спину, вспомнила, с какой продуманной неуклюжестью садилась она в кресло перед Харрисонами. Воспоминание заставило покраснеть ее еще гуще, и она прижала обе ладошки к горящему лицу.

— Рег, — глухо вымолвила она из-под ладошек, — ты в тысячу раз глупее, чем задница самого тупого в мире осла. — (Еще один пунктик для исповеди, вдобавок ко лжи, обману и поминанию черта: использование бранных словечек.) — Засранка, засранка, засранка! — Видно, исповеди теперь конца не будет.

Когда Редлоу пришел в себя, мучительные боли в разных частях тела целиком поглотили его внимание. У него так сильно ломило голову, что если бы его показали в рекламном ролике по телевидению, то пришлось бы немедленно строить новые фабрики по производству аспирина, чтобы удовлетворить бешено подскочивший спрос потребителей. Один его глаз припух и открывался с трудом. Губы были разбиты вдрызг и тоже распухли, они онемели и казались огромными. Болели шея и живот, а резкая пульсирующая боль ниже живота от удара коленом совершенно исключала любые попытки встать, и даже сама мысль о движении вызывала у него приступы тошноты.

Постепенно он вспомнил, как все произошло, как этому сучонку удалось захватить его врасплох. Но тут до него дошло, что он лежит вовсе не на стоянке у мотеля, а сидит на стуле, и впервые он почувствовал страх.

Редлоу не просто сидел на стуле. Он был к нему привязан. Веревки притягивали его грудь и талию к спинке и прочно прижимали к стулу его бедра. Руки были стянуты назад и привязаны к стулу чуть пониже локтей и еще раз на запястьях.

Если боль отключила все его другие чувства, то страх мгновенно привел его в себя.

Прищурившись правым, здоровым глазом и пытаясь пошире раскрыть заплывший левый, Редлоу стал всматриваться в темноту. Сначала он предположил, что находится в номере мотеля «Голубые небеса» снаружи которого устроил засаду, надеясь застукать этого юнца. Но потом постепенно понял, что находится у себя дома. Хотя в темноте и трудно было что-либо разглядеть. Света нигде не было. Но, прожив здесь восемнадцать лет, он угадал знакомые контуры ночных теней на темных окнах, различил неясные очертания мебели и, конечно же, почувствовал едва уловимый запах родного жилища, который он мог бы отличить от любого другого запаха, как волк отличает свое логово от жилья своих собратьев.

Но меньше всего он чувствовал себя сегодня волком. Скорее кроликом, с дрожью в коленках признающим себя загнанной в угол добычей.

В какое-то мгновение Редлоу показалось, что он дома один, и он попытался разорвать стягивающие его веревки. И тогда от других теней отделилась еще одна тень и приблизилась к нему.

Редлоу видел только черный контур своего врага. Но даже и он, казалось, был воедино слит с контурами неодушевленных предметов, окружавших их обоих, или то и дело менял свои очертания, словно этот человек по своему желанию мог принимать любой вид. Но он знал, что это не галлюцинация, что юнец тут, так как нутром почуял что-то странное, исходящее от него, ту отчужденность , которую отметил в нем еще тогда, четыре ночи тому назад, в воскресенье, когда впервые увидел его у «Голубых небес».

— Вам удобно, мистер Редлоу?

За последние три месяца, пока рыскал в поисках следов этого подонка, Редлоу много размышлял о нем, пытаясь понять, чем он дышит, чего добивается, что его занимает. Показывая бесчисленное количество раз его фотографии разным людям и сам часами разглядывая их, он всегда пытался представить себе голос, которым мог бы обладать этот парень с таким красивым и одновременно таким отталкивающим лицом. Голос, однако, оказался совершенно не таким, каким представлял его себе сыщик, и был вовсе не похож ни на холодный, плоский голос робота, ни на рычание разъяренного зверя. В нем скорее чувствовалась какая-то успокаивающая, медоточивая слащавость, ласкающая слух, и даже своеобразная благозвучность.

— Мистер Редлоу, сэр, вы меня слышите?

Более всего Редлоу был обескуражен вежливой учтивостью обращенного к нему вопроса.

— Вынужден принести вам свои глубокие извинения, сэр, что пришлось так грубо обойтись с вами, но, как вы сами понимаете, иного выбора у меня не было.

Было очевидно, что юнец не язвил и не измывался над ним. С детства он был приучен с уважением и предупредительностью общаться со взрослыми и от этой привычки не желал или не мог избавиться даже в обстоятельствах, подобных данному. Детектива вдруг охватил безотчетный суеверный ужас первобытного человека, находящегося в присутствии существа, способного принимать человеческий образ, но ничего общего с людьми не имеющего.

Едва ворочая распухшими губами, отчего слова звучали не совсем внятно, Редлоу спросил:

— Ты кто и какого рожна ко мне прицепился?

— Вы прекрасно знаете, кто я.

— Ни хрена я не знаю. Я даже лица твоего толком не вижу. Да еще гляди, вон какой фонарище ты мне подсадил. Да что ты крутишься тут в темноте? Ты что, мышь летучая, что ли? Включи свет.

По-прежнему в виде неясно чернеющего контура юнец еще ближе придвинулся к стулу. Теперь их разделяли всего несколько футов.

— Вас наняли, чтобы вы отыскали меня.

— Меня наняли, чтобы найти парня по имени Керкбейби. Леонард Керкбейби. Жена подозревает его в супружеской измене. И она права. Каждый четверг он приводит в «Голубые небеса» свою секретаршу.

— Видите ли, сэр, мне трудно в это поверить. «Голубые небеса» — это притон для низкопробных мужчин и дешевых женщин, но не место для деловых людей и их секретарш.

— А может быть, он получает удовольствие от того, что обращается с ней, как с дешевкой. Кто знает? В любом случае ты не Керкбейби. Я знаю его голос. Он совершенно не похож на твой. К тому же он не так молод, как ты. И главное, он размазня. И вряд ли смог бы так отделать меня, как это удалось тебе.