Дин Кунц - Избранные произведения. III том [Компиляция]

— Он хотел вернуться за ней, понял, что не успеет этого сделать, и помчался дальше, — проговорил Хатч, заметив, что перешел на низкий, с хрипотцой, голос, словно передоверял ей секрет, о котором не мог вспоминать без душевной боли.

— Когда я вошла на кухню, ты так тяжело дышал и как-то странно громко икал, — сказала Линдзи. — И с такой силой сжимал гранитный верх посудного столика, что казалось, он вот-вот раскрошится у тебя под руками. Я подумала, что у тебя плохо с сердцем…

— На огромной скорости… — продолжал Хатч, сам чуть увеличивая скорость, — семьдесят, восемьдесят миль в час… и даже больше, стремясь подальше отъехать, прежде чем идущие сзади машины обнаружат тело.

Сообразив, что он не просто размышляет о том, что сделал убийца, а фактически сообщает ей новые подробности, она сказала:

— Ты вспоминаешь больше того, что видел во сне, ведь когда я вошла на кухню, то разбудила тебя, а ты мне сейчас рассказываешь о том, что произошло после этого.

— Я не вспоминаю, — хрипло сказал он.

— А что же ты делаешь?

— Чувствую…

— И в данный момент?

— Да.

— Каким же образом?

— Сам не знаю.

У него не было другого объяснения.

— Сам не знаю как, — прошептал он, мчась по асфальтовой ленте шоссе, пересекавшей в это время огромное совершенно плоское пространство, которое для него вдруг покрылось мраком, невзирая на яркое утреннее солнце, словно убийца оставил после себя на земле свою тень, огромную, во много раз превышающую его по размерам. — Восемьдесят… восемьдесят пять… почти девяносто миль в час… при видимости не более ста футов. Если бы впереди была хоть одна машина, в сплошном тумане убийца со страшной силой мог бы врезаться в нее. Он проскочил на скорости один выезд, хотел убраться подальше… и продолжал мчаться вперед… вперед…

Хатч сам чуть было не проскочил выезд на дорогу № 113, ведущую через каньон к Лагуна-Бич. В последний момент он успел резко надавить на тормоза и круто повернул руль вправо. «Мицубиси» заскользил, покидая автостраду, но Хатч быстро сбросил скорость, и машина вновь стала послушной рулю.

— Он здесь съехал с шоссе? — спросила Линдзи.

— Да.

Хатч поехал по дороге направо.

— И тоже отправился в Лагуну?

— Не… уверен.

У перекрестка, обозначенного дорожным знаком «Стоп», Хатч остановил машину. Затем съехал на обочину. Впереди местность была почти совершенно голой, и только на холмах торчали пучки жесткой коричневатой травы. Если ехать через перекресток прямо, то придется пересекать Лагуна-Каньон, где строители еще не успели обустроить пустошь новыми домами с прилегающими к ним участками земли. Обе стороны дороги, бежавшей через каньон к Лагуна-Бич, на многие мили густо поросли кустарником с торчавшими там и сям из него огромными дубами. Но убийца мог не поехать прямо, а свернуть налево или направо. Хатч повертел головой по сторонам, надеясь обнаружить… или, вернее, ощутить те невидимые веяния эфира, которые до этого момента вели его по следу.

Спустя некоторое время Линдзи спросила:

— Что, след оборвался? Ты не знаешь, куда он отсюда поехал?

— В свое логово.

— Что?

Хатч захлопал глазами, сам не зная, что заставило его избрать именно это слово.

— Он вернулся в свое логово… глубоко под землей…

— Под землей? — переспросила Линдзи, озадаченно оглядывая коричневые холмы.

— …в темноту…

— Ты думаешь, он где-то спустился под землю?

— … в прохладную, освежающую тишину…

Некоторое время Хатч, не отрываясь, смотрел на перекресток. Мимо них проехало несколько машин. След оборвался. Убийцы здесь не было, и Хатч не имел ни малейшего представления, куда он подевался. Он больше ничего не чувствовал, кроме, как ни странно, пряного шоколадного аромата пирожных «орео», причем весьма ощутимого, будто только что сам отправил одно из них в рот.

В ресторане «Коттедж» в Лагуна-Бич они наконец позавтракали, заказав мясо по-домашнему, яйца, бекон и гренки с маслом. С тех пор как он умер и был заново возвращен к жизни, Хатча перестали волновать такие пустяки, как процентное содержание холестерина в крови и пассивное вдыхание дыма от курящих рядом людей. Он полагал, что время, когда любой, даже самый ничтожный риск будет рассматриваться им как вселенский подвиг, еще впереди, и, когда оно наступит, вот тогда он тотчас вновь сядет на плодоовощную диету, будет хмуро взирать на курильщиков, обдувающих его своей заразой, и открывать бутылку вина со смешанным чувством наслаждения и мрачного осознания вредоносных последствий потребления алкоголя. А пока он стремился взять от жизни как можно больше и, по возможности, как можно глубже насладиться ею и не желал без нужды заранее волноваться о том, что может ее вновь лишиться, — именно поэтому он твердо решил не дать кошмару о блондинке выбить себя из нормальной колеи.

Еда всегда действовала на него успокаивающе. Каждый отправленный в рот желток придавал ему дополнительный заряд бодрости и силы духа.

— Ладно, — сказала Линдзи, доедая свой завтрак с меньшим аппетитом и энтузиазмом, чем Хатч, — предположим, что какие-то функции мозга были все же нарушены. Не очень сильно. Прямо скажем, настолько слабо, что никакие анализы не в состоянии были это нарушение обнаружить. И оно, видимо, никак не отразилось ни на характере речи, ни на работоспособности организма и тому подобных вещах. Фактически же, благодаря невероятному стечению обстоятельств, что происходит один раз на миллиард случаев, эта травма каким-то странным образом положительно сказалась на функциях мозга. Скажем, установила в его коре новые типы связей между церебральными нейронами, сделав тебя своего рода медиумом.

— Ерунда.

— Но почему?

— Ну какой же я медиум?

— А что же это, по-твоему?

— Хорошо, пусть я медиум, но я бы не стал настаивать, что это положительный эффект.

Так как к этому времени дня уже мало кто завтракал, посетителей в ресторане было немного. За соседними столиками вообще никто не сидел. Они могли обсуждать свои дела, не опасаясь, что их подслушают, и тем не менее Хатч все время конфузливо оглядывался по сторонам.

Когда он был воскрешен из мертвых, репортеры газет и журналов, корреспонденты радио и телевидения буквально заполонили Центральную оранскую окружную больницу, а некоторые из них в течение длительного времени жили прямо на ступеньках их дома. Ведь из ныне здравствующих людей он дольше всего находился в состоянии клинической смерти, что уже само по себе, по их понятию, ставило его в один ряд с другими знаменитостями дня, или, как сказал бы Энди Уорол, сделало его достойным своих пятнадцати минут прижизненной славы, от которых никто не застрахован в одержимой звездной болезнью Америке. Хотя лично Хатч считал, что к славе своей не имеет никакого отношения. И не желал ее. Не он боролся за свою жизнь, и не он вырвал ее из когтей смерти; это за него сделали Линдзи, Нейберн и его команда реаниматоров. Он был обыкновенным человеком, высоко ценившим спокойно-уравновешенное уважение к себе нескольких известных антикваров, имевших с ним дело. Ему было бы достаточно и того уважения, которое питала к нему Линдзи как к хорошему мужу, и для него это было высшим проявлением славы. Он наотрез отказывался давать интервью и делал это настолько последовательно, что в конце концов убедил репортеров оставить его в покое и заняться поисками другой сенсации — появлением на свет двухголовой козы, к примеру, или еще чего-нибудь в этом роде, — способной заполнить газетную полосу или минуту в эфире в промежутке между рекламными роликами о преимуществах дезодорантов.