Дин Кунц - Избранные произведения. II том [Компиляция]

— Правда?

— Да. Ты должна сделать аборт. Это единственный выход.

Эми чуть не заплакала от облегчения. Но одновременно и испугалась, предположив, что мать запросит за свое неожиданное согласие неприемлемую цену.

— Но… аборт… разве это не грех? — спросила Эми, пытаясь понять логику рассуждений матери.

— Мы не сможем рассказать об этом твоему отцу, — Эллен пропустила вопрос мимо ушей. — Сохраним в секрете от него. Он не одобрит.

— Но… я не думаю, что и ты одобряешь, — Эми ничего не понимала.

— Я не одобряю, — резко ответила Эллен, эмоции начали возвращаться в ее голос. — Аборт — это убийство. Это смертный грех. Я совершенно не одобряю. Но пока ты живешь в этом доме, я не желаю, чтобы над моей головой висел такой дамоклов меч. Я этого просто не выдержу. Не смогу жить в страхе перед тем, что может из этого выйти. Второй раз я не переживу такого ужаса.

— Мама, я не понимаю. Ты говоришь так, словно знаешь, что ребенок родится неполноценным или уродливым.

На какое-то мгновение взгляды их встретились, и Эми увидела в темных глазах матери нечто большее, чем злость и укор. В этих глазах она увидела страх, да такой сильный, что у нее самой по спине побежал холодок.

— Когда-нибудь, в должное время, я тебе все расскажу.

— Расскажешь что?

В должное время, когда ты собралась бы выйти замуж, обручившись, как положено, я объяснила бы тебе, почему ты не можешь иметь детей. Но ты не захотела ждать должного времени, так? Ох, нет. Только не ты. Ты не пожелала хранить девственность. Задрала юбку при первой возможности. Ты сама почти что ребенок, однако легла под другого школьника. Ты прелюбодействовала, как паршивая шлюшка, на заднем сиденье автомобиля. Ты ничем не лучше животного. А теперь никто не знает, что растет у тебя в животе.

— О чем ты говоришь? — Эми подумала: а не обезумела ли ее мать?

— Говорить тебе не имело смысла, — продолжила Эллен. — Ты бы не стала слушать. Возможно, ты бы даже порадовалась такому ребенку. Ты бы открыла ему объятья, совсем как он. Я всегда говорила, что в тебе живет зло. Я всегда говорила, что ты должна держать это зло в узде. Но ты ослабила хватку, и темная твоя часть, это зло, теперь правит бал. Ты выпустила зло из-под контроля, и, рано или поздно, так или иначе, у тебя будет ребенок. Ты приведешь одного из них в этот мир, что бы я тебе ни сказала, как бы я тебя ни молила. Но в этом доме ты этого не сделаешь. Здесь такого не случится. Я об этом позабочусь. Мы поедем к доктору Спенглеру, и он сделает тебе аборт. А если это грех, если это смертный грех, и кому-то придется нести за него ответственность, так знай, что грех этот полностью твой — не мой. Ты понимаешь?

Эми кивнула.

— Для тебя это значения не имеет, так? — злобно спросила мать. — Одним грехом больше, одним меньше, правильно? Потому что тебе и так уготована прямая дорога в ад, не правда ли?

— Нет. Нет, мама, не…

— Да, да. Тебе суждено стать одной из женщин дьявола, одной из его служанок. Теперь я это вижу. Вижу. Все мои усилия пошли прахом. Тебя нельзя спасти. Что для тебя еще один грех? Ничто. Для тебя — ничто. Ты тут же про него забудешь.

— Мама, не надо так со мной говорить.

— Я говорю с тобой, как ты этого заслуживаешь. Девушка, которая ведет себя, как вела себя ты… с чего ты решила, что с тобой будут говорить по-другому?

— Пожалуйста…

— Иди наверх, — приказала Эллен. — Приведи себя в порядок. Я позвоню доктору.

Не понимая, почему мать с такой готовностью пошла ей навстречу, недоумевая, откуда у нее такая уверенность в неполноценности ребенка, сомневаясь, что мать в здравом уме, Эми поднялась на второй этаж. В ванной умылась. От слез покраснели глаза.

В спальне взяла другую юбку и чистую блузку. Сняла пропитанную потом, мятую одежду. Какие-то мгновения, в трусиках и бюстгальтере, постояла перед большим, в рост человека, зеркалом, глядя на свой живот.

«Почему мама так уверена, что мой ребенок будет неполноценным? — озабоченно спрашивала себя Эми. — Как может она знать об этом наверняка? Все потому, что она видит во мне зло и считает, что я этого заслуживаю — неполноценного ребенка, чтобы весь мир увидел, что я — прислужница дьявола? Бред какой-то, извращенное мышление. Это нелепо и несправедливо. Я не такой уж плохой человек. Да, я совершила какие-то ошибки. И признаю это. Для своего возраста я сделала множество ошибок, но я не порочная, черт побери. Я не порочная.

Или порочная?»

Эми всматривалась в отражение собственных глаз.

«Или порочная?»

Дрожа всем телом, она начала одеваться.

В воскресенье парк развлечений переехал в Клиафилд, штат Пенсильвания, с тем чтобы в понедельник «возродиться» на новом месте. Большое американское ярмарочное шоу установило своим людям и владельцам павильонов и аттракционов, которые работали по контракту с БАЯШ, крайний срок — четыре часа пополудни. Сие означало, что к этому моменту все составные части парка развлечений, от заштатного киоска с закусками до самого сложного аттракциона, должны были полностью подготовиться к приходу посетителей.

Все три заведения Конрада Стрейкера, включая «Дом ужасов», уже к трем часам стояли на отведенных им местах, получив свидетельство о готовности. День выдался теплый и безоблачный. Теплый ожидался и вечер. «Денежная погода», — говорили карни про такие дни. Хотя самыми прибыльными для бизнеса были пятницы и субботы, в погожий теплый вечер горожане валом валили в парк развлечений и в любой будний день, даже в начале недели.

Имея в своем распоряжении час свободного времени, остающийся до открытия ярмарочного шоу для публики, Конрад использовал его, как использовал всегда в первый день на новом месте. Покинул «Дом ужасов» и направился к соседнему павильону, «Шоу уродов», принадлежащему Янси Барнету. Перед павильоном, во всю его длину, растянулся сверкающий яркими красками транспарант: «СТРАННЫЕ ЛЮДИ ЭТОГО МИРА».

К крайним срокам, устанавливаемым администрацией, Янси относился с тем же уважением, что и Конрад, поэтому в павильоне все было готово к работе, за исключением присутствия тех самых странных людей, которые не собирались покидать свои жилые трейлеры раньше положенного времени. И любой, наверное, их бы понял, узнав, что сам Янси Барнет и несколько его уродов вечером в воскресенье всегда садились играть в покер и игра заканчивалась глубоко за полночь, причем игроки не отказывали себе ни в холодном пиве, ни в виски, а сочетание этих двух напитков дает едва ли не самое сильное похмелье.

Павильон Янси делился на четыре больших помещения, через которые извивался обтянутый канатами проход. Каждая комната делилась на две или три кабинки с платформой и поставленным на нее стулом. За каждым стулом всю ширину кабинки занимал ярко разрисованный щит, на котором подробно объяснялось, с каким невероятным отклонением от нормы имеет дело посетитель этой конкретной кабинки. За одним исключением все эти отклонения от нормы были живыми людьми, человеческими уродами, у которых нормальные разум и душа пребывали в деформированных телах: самая толстая в мире женщина, трехглазый мужчина-аллигатор; мужчина с тремя руками и тремя ногами, бородатая женщина и (как выкрикивал зазывала двадцать или тридцать раз за час) многое, многое другое, чего не может представить себе человеческий разум.