Лайон де Камп - Межпланетные туры

— Пора нам познакомиться поближе, — решил Тангалоа. — Закажи мне десерт, Ди… Сньол.

— Эй… — только и успел промямлить Барнвельт. Ему, конечно, пришлась не по вкусу очередная затея Тангалоа, но вместе с тем он прекрасно понимал, что остановить приятеля будет трудновато. Так что он остался сидеть на месте, с несчастным видом провожая взглядом пропадающую в полутьме широкую спину коллеги, который устремился к танцовщице с амурной прытью мартовского кота.

— Ао! А вот и певица! — воскликнул Гавао, тыча куда-то пальцем. — Это Пари бад-Хорай, известная по всему побережью Садабао имитациями своими. Вот, помню, был я раз на одном постоялом дворе в Хершиде сразу с певицей, танцовщицей и акробаткой, и с тем, дабы решить…

И Гавао погрузился в изложение очередной истории о своих сексуальных подвигах.

Юная кришнянка с синеватыми волосами, свидетельствующими о принадлежности к западным расам, приволокла за собой затейливо отделанный табурет, на который в конечном счете и уселась. Костюм ее представлял собой квадратный кусок тонкой пурпурной ткани, пропущенный подмышкой и сколотый на другом плече драгоценной застежкой. Принесла она также и некий музыкальный инструмент вроде земного игрушечного ксилофона, и небольшой молоточек.

Сидя на табурете с инструментом на коленях, она отпустила пару шуточек, отчего большинство присутствующих разразилось побулькиванием и кулдыканьем, которое сходило здесь за смех, хотя Барнвельт по причине диалекта и пулеметной быстроты ее речи так ничего и не понял. Вообще, он жил в постоянном страхе наткнуться где-нибудь на настоящего ньямца, которому вздумается потолковать с ним на чертовски трудном ньямском наречии.

В этот-то самый момент Барнвельт и ухватил уголком глаза некое мимолетное движение. Когда он обернулся, рука его спутника уже покоилась на прежнем месте. Однако Барнвельт готов был поклясться, что Гавао успел торопливо провести рукой над его, Барнвельта, кружкой. Снотворное?

Мешочек с запасом всяких капсул и пилюль висел у Барнвельта на шее, но он не мог просунуть руку под тесную кришнянскую курточку, чтобы не привлечь внимания.

А девушка между тем принялась постукивать по своему инструменту, который отзывался чистыми, похожими на звон колокольчика звуками, и голосом, наполненным меланхолией и ностальгией, запела:

Сапытли ста руюлю поф

Инекрус тит оне…

Хотя мотив показался Барнвельту смутно знакомым, он, как ни силился, не мог разобрать слова. Что это еще за сапытпли такое? Может, страдательный залог от сапытлер — «пить»?..

Тут он даже хрюкнул, поскольку его неожиданно осенило. Господи, стоило лететь за одиннадцать световых лет, чтобы послушать «Старую дружбу» [69] «Старая дружба» — стихотворение Р. Бернса ( пер. С. Маршака ). На самом деле девушка поет: «Забыть ли старую любовь И не грустить о ней…» в кафешантанном исполнении! Да есть ли во всей вселенной место, где можно избежать земного влияния? Нет, в следующий раз надо посетить планету, где у всех жителей поголовно щупальца, а живут они в океане из серной кислоты!

Однако проблема с предположительным наличием снотворного в напитке по-прежнему оставалась нерешенной. Если он будет просто сидеть, не притрагиваясь к кружке, это наверняка возбудит подозрения…

Вдруг ему пришло в голову, что в предложенную игру могут с равным успехом играть и двое. Ухватив Гавао за рукав, он указал рукой в зал:

— А кто этот малый в маске? Одинокий Космический Скиталец?

Пока Гавао приглядывался, Барнвельт быстро поменял кружки местами.

— А, этот-то? — проговорил Гавао. — Того я не ведаю. Таков уж обычай у местной знати — появляться в местах общественных исключительно в масках. Так вот, говорю, когда проснулись мы…

Барнвельт сделал глоток напитка Гавао, который на вкус очень напоминал коктейль из виски с томатным соком. Гавао тоже отпил. Певица тем временем затянула следующую песню:

Насеф эреди комсто итади нока

Наго лайвер жинесос на…

[70] Бессмертные строки Г. Гейне в переводе М. Лермонтова про одинокую сосну представлять, наверное, нет необходимости.

Кто бы там ни написал этот бессмертный шедевр про одинокую сосну, в жизни бы его не узнал, подумал Барнвельт, приглядываясь к Гавао на предмет признаков действия своего напитка. Певица тем временем все в той же манере отбарабанила «Лорелей», «Кукараччу» и «Янки-дудль» и уже затянула:

Джингабельц, джингабельц, джингель оллави… — когда кришнянин вытер губы рукавом и пробурчал:

— Сие питье, видать, расстроило мне второй желудок. Чувствую себя отвратно. Вот погоди, оправлюсь когда, обязательно разыщу ту унху шелудивую, коя за это ответственна, и в мелкие кусочки покрошу за обращенье такое с рыцарем посвященным…

К тому времени, как вновь появился Тангалоа, очень смахивающий физиономией на кота, только что полакомившегося канарейкой, голова Гавао уже бесчувственно покоилась на столе.

— Что это с нашим приятелем, уже натрескался? — изумился Тангалоа. — Я просто умираю от жаж…

Барнвельт поспешно накрыл ладонью кружку Тангалоа и тихо сказал:

— Осторожно — там снотворное. Нас посетил некто Мики Финн. [71] Мики Финн жаргонное название наркотика ( англ .). Мне удалось переставить кружки. Пошли-ка отсюда.

— Ты что, чокнулся? В самом разгаре потрясающее исследование особенностей инопланетной культуры, а он уходить намылился! Смотри, опять ансамбль выходит. Интересно, что они собираются сбацать?

— Извини, но мне что-то не по себе.

— А ты что, не танцуешь? Эх, будь здесь моя третья жена, я бы тебе показал…

Вошедшие гуськом четверо кришнян с инструментами принялись наяривать какой-то мрачноватый экзотический мотивчик, в котором Дирк Барнвельт через некоторое время признал шлягер «Мне не нужно одеяло», пользовавшийся бешеной популярностью на Земле года за три до их отлета.

Скорчив гримасу, он повернулся к Тангалоа.

— Ну вот, стоит мне только представить, что я в таверне «Русалка» в шекспировские времена, как они сразу заводят чего-нибудь в этом духе!

— Чрезвычайно беспомощный и узколобый подход, — отрезал Тангалоа. Принимай вещи такими, какие они есть, — как я.

— Это уж точно! — отозвался Барнвельт с заметной язвительностью в голосе.

Пара в масках поднялась и закачалась в медленном кришнянском танце, который состоял в основном из бесчисленных взаимных поклонов. Барнвельт только сейчас сумел как следует рассмотреть эту пару. Несмотря на маленький рост и совершенно бесполое одеяние — тунику из бледно-розовой марли, которая оставляла одно плечо открытым, — было заметно, что мужчина гибок и мускулист. Женщина была одета точно так же, с одним лишь отличием: на боку у нее висел короткий меч.