Теодор Драйзер - Избранные произведения в одном томе

— Выключи мотор! — заорал один из полисменов, высовываясь с площадки вагона. — Назад! Прочь с дороги! Не мешайте человеку делать свое дело!

— Послушай, приятель, — сказал тот, который возглавлял бастующих, не обращая ни малейшего внимания на полицейского и разговаривая только с Герствудом, — мы все такие же рабочие, как и ты. Будь ты настоящим вагоновожатым и с тобой обращались бы, как с нами, тебе тоже, полагаю, было бы обидно, если бы кто-то занял твое место, не так ли? И ты бы не хотел, чтобы кто-то лишал тебя возможности добиваться своих прав. Верно, друг?

— Прочь с дороги! Прочь с дороги! — грубо крикнул полисмен. — Пошли прочь отсюда!

Он соскочил с площадки и, став перед толпой, стал оттеснять ее от трамвайного полотна. Второй полисмен в то же мгновение очутился рядом с ним.

— Назад! Назад! — кричали оба. — Отойдите! Довольно дурить! Прочь отсюда, говорят вам!

Казалось, что это гудит и волнуется маленький улей.

— Нечего меня толкать, — возмущенно крикнул один из бастующих. — Я ничего дурного не делаю!

— Пошел прочь отсюда! — взревел полисмен, размахивая дубинкой. — Прочь, не то я тебя сейчас по башке! Прочь, говорю!

— К черту! — крикнул другой бастующий и с силой оттолкнул полисмена, сопровождая все это крепкой бранью.

Трах! Дубинка полисмена опустилась на голову рабочего. Тот часто-часто замигал, покачнулся, вскинул руки вверх и, зашатавшись, отступил. В ответ на это чей-то кулак мгновенно обрушился на затылок полицейского. Взбешенный полисмен ринулся в самую гущу толпы, яростно нанося направо и налево удары дубинкой. Ему умело помогал его собрат, который при этом поливал разъяренную толпу отборной бранью. Серьезных повреждений никто не получил, так как бастующие с изумительной ловкостью увертывались от ударов. И теперь, столпившись на тротуаре, они осыпали полисменов бранью и насмешками.

— А где же кондуктор? — крикнул один из полицейских.

Оглянувшись, он увидел, что тот, нервничая, стоит рядом с Герствудом. Герствуд, не столько испуганный, сколько пораженный, наблюдал за разыгравшейся на его глазах сценой.

— Почему вы не сходите и не убираете камней с пути? — крикнул полицейский. — Уснули там, что ли? Собираетесь весь день простоять тут? Живо слезайте!

Тяжело дыша от волнения, Герствуд соскочил на землю вместе с нервным кондуктором, хотя полисмены звали только последнего.

— Смотрите поторапливайтесь! — сказал полисмен.

Несмотря на холод, полисменам было очень жарко. Вид у них был свирепый. Герствуд приступил к делу: вместе с кондуктором он убирал с пути булыжник за булыжником, согреваясь работой.

— Ах ты, скэб проклятый! — кричала толпа. — Трус подлый! Красть у людей работу, на это вы годитесь! Грабить бедняка, мошенники этакие! Мы еще доберемся до вас, подождите!

Эти возгласы неслись со всех сторон. Каждое замечание сопровождалось аккомпанементом брани и проклятий.

— Ладно, работайте, мерзавцы! — грубо крикнул кто-то. — Делайте свое подлое дело! Из-за вас, кровопийц, и душат бедняка.

— Чтоб вы подохли голодной смертью! — крикнула какая-то старая ирландка, открывая окошко и высовываясь на улицу. — И ты тоже, гад! — добавила она по адресу одного из полисменов.

— Подлый убийца! Я тебе покажу бить моего сына дубинкой по голове! Гнусный, кровожадный дьявол! Ах ты!..

Полисмен сделал вид, будто ничего не слышит, и только пробормотал про себя:

— Пошла ты к черту, старая ведьма!

Камни были, наконец, убраны, и Герствуд снова занял свое место на площадке, провожаемый хором ругательств. Полицейские один за другим поднялись к нему, и кондуктор дважды дернул веревку.

Дзинь! Бум! В окна и двери полетели булыжники. Один пронесся мимо самого уха Герствуда, другой вдребезги разбил стекло.

— Полный ход! — крикнул один из полисменов, и сам ухватился за рукоятку.

Герствуд повиновался, и вагон стрелой понесся вперед, сопровождаемый градом камней и проклятий.

— Этот сукин сын треснул меня по шее! — заметил один из полисменов. — Но я здорово угостил его за это по башке!

— Наверно, и я оставил кой-кому память о себе! — похвастался другой полисмен.

— Я, между прочим, знаю того парня, который назвал меня подлой рожей, — сказал первый. — Я еще посчитаюсь с ним!

— Я сразу подумал, что будет драка, как только увидел толпу, — сказал его товарищ.

Герствуд смотрел вперед, разгоряченный и взволнованный. Сцена, разыгравшаяся за последние несколько минут, ошеломила его. Ему приходилось читать о подобных вещах, но действительность превзошла все, что рисовало его воображение. По натуре он не был трусом. То, что он уже испытал, породило в нем твердое намерение выдержать до конца.

Он совсем перестал думать о Нью-Йорке и о своей квартире. На этом пробеге по Бруклину, казалось, сосредоточились все его мысли.

Вагон катился теперь по торговой части Бруклина, не встречая препятствий. Публика смотрела на разбитые стекла и на вагоновожатого не в форменной одежде. Время от времени вдогонку неслось «скэб» и тому подобное, но никто не делал попытки остановить вагон. Когда они прибыли к конечному пункту, один из полисменов вызвал по телефону свой участок и донес о случившемся.

— Там и сейчас еще засада, — услышал Герствуд. — Вы бы послали кого-нибудь очистить это место!

Обратный путь вагон прошел более спокойно. Правда, вслед неслись камни и брань, но прямых нападений больше не было. Герствуд облегченно вздохнул, завидев вдали трамвайный парк.

— Ну, — сказал он про себя, — на первый раз все сошло благополучно.

Вагон был введен в депо, и Герствуду дали передохнуть, но вскоре вызвали снова. На этот раз его сопровождала другая пара полисменов. Герствуд, теперь несколько более уверенный в себе, полным ходом гнал вагон по невзрачным улицам, не испытывая уже прежнего страха. Погода была скверная, все время сыпал снежок, и прямо в лицо бил порывистый ледяной ветер.

От быстрого движения вагона стужа чувствовалась еще сильнее. Одежда Герствуда вовсе не подходила для такой работы. Он дрожал от холода, топал ногами, потирал руки, но молчал. Новизна и опасность положения несколько умерили отвращение и горечь от того, что он вынужден делать такую работу, но не настолько, чтобы прогнать уныние и тоску.

«Собачья жизнь! — размышлял он. — Докатиться до такого — как это тяжело!»

Только одно поддерживало в нем решимость — память об оскорблении, которое нанесла ему Керри. Не так уж он низко пал, чтобы сносить обиды! Он еще кое на что способен и может временно выдержать даже такую работу. Потом дела поправятся. Он скопит немного денег.

Какой-то мальчишка запустил в него комом мерзлой земли, угодившим ему в плечо и причинившим довольно острую боль. Это особенно обозлило Герствуда.