Теодор Драйзер - Избранные произведения в одном томе

— Мы с вами добрые друзья, да? — сказал Герствуд, прощаясь и протягивая руку.

— Да, — ответила Керри.

— В таком случае ни слова об этом, пока я снова не увижу вас.

Он ненадолго задержал ее руку в своей.

— Я не могу обещать, — с сомнением в голосе отозвалась Керри.

— Надо быть великодушнее с друзьями, — упрекнул он ее так просто, что она была тронута.

— Давайте не будем больше говорить об этом, — сказала она.

— Отлично! — просиял Герствуд.

Он спустился по лестнице и сел в экипаж. Керри заперла дверь и вернулась к себе в комнату. Она подошла к зеркалу, сняла широкий кружевной воротничок и расстегнула красивый пояс из крокодиловой кожи, который она недавно купила.

— Я становлюсь ужасно гадкой! — произнесла она, искренне огорченная и охваченная смятением и стыдом. — Что бы я ни делала, все получается нехорошо.

Она распустила волосы, и они рассыпались густыми каштановыми волнами. Она перебирала в уме впечатления этого вечера.

— Не знаю, как мне теперь быть, — чуть слышно пробормотала она наконец.

А Герствуд, которого в это время мчал экипаж, мысленно говорил себе: «Она меня любит. Я в этом уверен!»

И весь оставшийся путь до места его службы — добрых четыре мили — управляющий баром весело насвистывал старинную песенку, которую не вспоминал уже пятнадцать лет.

Не прошло и двух суток после разговора между Керри и Герствудом, как последний снова явился в Огден-сквер. Все это время он не переставал думать о Керри. Ее кротость воспламенила его надежды. Он чувствовал, что добьется успеха, и скоро. Его интерес к Керри — чтобы не сказать влюбленность — основывался не на одном только желании, он был гораздо глубже. Это был расцвет чувств, прозябавших в сухой и бесплодной почве уже много лет. Вполне возможно, что Керри лучше всех тех женщин, которые когда-либо раньше владели его воображением. У него не было ни одного настоящего романа после того, который закончился его женитьбой, и он успел понять, насколько ошибочно и незрело было его тогдашнее решение. Всякий раз, как Герствуду приходилось задумываться над этим, он говорил себе, что, если бы можно было начать жизнь сначала, он ни в коем случае не женился бы на такой женщине, как миссис Герствуд. Собственный опыт значительно поколебал его уважение ко всему прекрасному полу вообще. Он стал относиться к женщинам цинично, и основанием тому были его многочисленные интрижки. Все те, кого он знал до встречи с Керри, были похожи одна на другую: эгоистичные, невежественные, пустые. В женах его друзей не было ничего вдохновляющего, а его собственная жена оказалась по натуре холодной и будничной, что доставляло ему мало радости. То, что Герствуд слышал о злачных местах, где по ночам кутили сластолюбцы из общества (а он знал многих из них), совсем разочаровало его. Он привык смотреть на всех женщин с недоверием, — эти существа только и стремятся извлекать пользу из своей красоты и нарядов. Он провожал их проницательным и двусмысленным взглядом. Вместе с тем он был далеко не так глуп, чтобы не проникнуться уважением к хорошей женщине. Он даже не стал бы раздумывать, откуда берется такое чудо, как добродетельная женщина. Он просто снял бы перед ней шляпу и заставил бы умолкнуть всех болтунов и сквернословов; так ирландец, хозяин ночлежки в Бауэри, смиряется перед сестрой милосердия из католической секты в Дублине и щедрой рукой благоговейно жертвует на благотворительные дела. Но Герствуд даже не задумался бы, почему он так поступает.

Человек в положении Герствуда, видавший на своем веку немало никчемных, себялюбивых красоток, столкнувшись с молодой, неиспорченной, открытой натурой, либо держится подальше от нее, сознавая, как велико расстояние между ними, либо же, в восторге от своего открытия, тянется к ней, влекомый непреодолимой силой. Лишь долгим обходным путем такой человек, как Герствуд, может приблизиться к женщине вроде Керри. У подобных людей нет какого-либо определенного метода, они не знают, как завоевать расположение юности — разве только в том случае, когда жертва находится в тяжелом положении. Но если муха, увы, попалась в сети, паук начинает переговоры, диктуя свои условия. И когда наивная девушка, втянутая в водоворот большого города, оказывается в близком соседстве с охотником за легкой добычей, он пускает в ход свое искусство соблазнителя.

Когда Герствуд в первый раз явился по приглашению Друэ, он ожидал увидеть красивое платье и смазливое личико. Он вошел в квартиру Друэ и Керри, рассчитывая провести вечер в легкомысленной болтовне и сейчас же забыть о новой знакомой. И вдруг, вопреки ожиданиям, он встретил женщину, юность и красота которой пленили его. В кротком свете ее глаз не было ничего похожего на расчетливость содержанки. Застенчивая манера держаться ничуть не напоминала куртизанок. Он сразу понял, что девушка просто ошиблась, — очевидно, какие-то тяжелые обстоятельства толкнули бедное создание на эту связь. И в Герствуде сразу зажегся интерес к Керри. Он проникся сочувствием к ней — правда, не без некоторой примеси самомнения. Желанию отвоевать Керри сопутствовала мысль, что с ним ей будет лучше, чем с Друэ. Герствуд завидовал молодому коммивояжеру, как не завидовал еще никому за все годы своей сознательной жизни.

По своим душевным качествам Керри, несомненно, была лучше Герствуда, точно так же, как по умственным способностям она стояла выше Друэ. Она явилась в Чикаго свежая, как воздух полей, лучи деревенского солнца еще блестели в ее глазах. Тут не могло быть и речи о коварных замыслах или алчности. Правда, если копнуть глубже, то в ней, возможно, нашлись бы задатки и того и другого. Но она была слишком мечтательна, слишком полна неосознанных желаний, чтобы стать жадной. Она пока что глядела изумленными глазами на огромный город-лабиринт, многого еще не понимая. Герствуд ощутил в ней цветение юности. Ему хотелось взять ее, как хочется сорвать с дерева прекрасный, сочный плод. В ее присутствии Герствуд чувствовал себя человеком, для которого томительный летний зной каким-то чудом сменился вдруг свежим дыханием весны.

Оставшись одна после описанной сцены с Герствудом, Керри, которой не с кем было посоветоваться, принялась перебирать в уме возможные выходы из положения, один нелепее другого; наконец, обессилев, бросила попытки разобраться в этом. Она считала, что кое-чем обязана Друэ. Ведь словно бы только вчера он оказал ей помощь в такую минуту, когда она была в унынии и тревоге. Она питала к нему самые лучшие чувства. Она отдавала должное его красивой внешности, его великодушию и даже, как ни странно, во время его отсутствия забывала о его эгоизме. Вместе с тем она не чувствовала, что ее связывают с ним какие-либо узы. Возможность прочного союза между ними не подтверждалась поведением Друэ.