Лоис Буджолд - Избранные произведения. II том

— Кардиналу Кардини, мне и доктору из колледжа правоведения, — продолжал Монреале, помолчав, — было поручено заняться его бумагами. Кардинал Кардини намеревался сперва просто внести его книгу в Индекс запрещенных книг, пока мы не изучим ее подробнее. У Шпренгера был жадный ум и поразительная память — собранных им заклинаний, наглядных случаев, поверий и всяких россказней хватило бы и на десять фолиантов. Но он не обладал логическим умом. Стиль его был легким, даже убедительным, но ученость — легковесной, невзыскательность — безграничной, а познания в судебных процедурах… доктор права только руками всплескивал. Шпренгер настойчиво рекомендовал, чтобы ведьм, черных колдуний, вынуждали под пыткой называть сообщников! Я знаю, к каким пыткам прибегает святая инквизиция, и что за люди ими занимаются. Только вообразите, сколько бессмысленных обвинений это породит, и каждое приводит к новым арестам, к новым обвинениям… И вскоре вся округа будет ввергнута в ужасающий хаос! Все это вело к прямому безумию. По-моему, в этом воплотилась борьба Шпренгера — дневного Шпренгера — против самого себя, ночного. Я рекомендовал сжечь и книгу, и все его записи.

Амброз, сам понемногу занимавшийся научными изысканиями, вздрогнул. Монреале развел руками.

— Но что делать? Лучше сжечь книгу, чем несчастных старых знахарок, которые по моему опыту — да и по твоему тоже, ты ведь живал в деревнях — чаще всего либо бормочущие, потерявшие от дряхлости разум старухи, либо жертвы клеветы соседки, ищущей, на кого бы свалить вину за то, что у нее сдохла корова от плохого ухода, а то и за такое естественное явление, как град. И в богословском смысле книга была плохой — в ней даже не упоминалась сила Христова имени, что крайне опасно. И мы все сожгли. Кардинал Кардини колебался, но я чувствовал себя врачом, остановившим гангрену своевременной ампутацией. Как бы то ни было, Шпренгер ко времени своей, как мы думали, смерти, был уже полностью совращен и всецело предался погоне за демонической властью. Но в тот вечер, когда я услышал о его самоубийстве, я мучился, виня себя за то, что одна душа была потеряна для Господа, а Дьявол смеялся надо мной. — Монреале горько покачал головой.

— Что нам делать теперь, отче? — прервала Фьяметта затянувшееся молчание.

Ироническая, полная страдания улыбка изогнула губы Монреале.

— Это известно лишь Богу. Я буду молиться Ему, чтобы Он меня просветил.

— Но вы обязаны помешать им! — с тоской сказала Фьяметта. — Это же черная магия, а вы дали священный обет противостоять черной магии. Завтра они думают поработить бедного капитана Окса. Потом батюшку. А затем прибудет войско Ферранте, и тогда уже не останется никакой надежды!

— Если мы… испробуем что-нибудь, сделать это надо до прибытия лозимонской пехоты, — робко согласился Амброз.

— Знаю и без твоих напоминаний, — вспылил Монреале, с видимым усилием подавил раздражение и расправил поникшие плечи. — Не так это просто. Трудно найти силу, способную остановить Ферранте, которая сама не отдавала бы черной магией. Тайным злом, влекущим гибель души.

— Но… все зависит от вас. Как от солдата. Солдаты нас делают страшные вещи, но они нам нужны, чтобы защищать нас от… других солдат, — сказала Фьяметта.

— О том, что делают солдаты, мне ты можешь не говорить, — сухо заметил Монреале, и Фьяметта покраснела. — Этот гнусный довод мне хорошо знаком. Я слышал, как им оправдывали преступления, каких ты и вообразить не способна. И все же…

— Значит, есть что-то! — Глаза Фьяметты сощурились. — Вы знаете, что могли бы сделать, правда? Какие-то чары.

— Прежде я должен помолиться.

— Вы много молитесь. И все еще будете молиться, когда войско Ферранте подойдет к воротам Святого Иеронима и протаранит их? Когда Ферранте будет взмахом руки повелевать духами? — горячо спросила Фьяметта. — Если вы только молиться станете, так почему бы сейчас же не выдать сеньора Асканио? Не сдаться? И почему вы не сделали этого вчера?

— Мы могли бы, — медленно сказал брат Амброз, — продолжать борьбу. Обвинить тогда сеньора Ферранте в черной магии.

— И какого же Геркулеса пошлем мы арестовать преступников, когда они станут полными хозяевами и возимо и Монтефольи? — тихо сказал Монреале, вновь уставившись на огненные язычки. — Шпренгер, конечно, помнит меня, как я его. Иначе он бы так старательно не прятался от меня. Не знаю, доживу ли я до того, чтобы выступить с обвинениями.

— Так чего же ждать! — вскричала Фьяметта. Руки аббата лежали на коленях, перебирая четки. Он поглядел на нее из-под кустистых бровей.

— Я не… могучий маг, Фьяметта. Слабее твоего отца, да и некоторых других магов в Монтефолье… Бог свидетель, когда-то я пытался обрести такое могущество. Моим тяжким бременем было обрести понимание, превосходящее мой талант. Те, кто может, обретают. Те, кто не может…

Амброз негодующе охнул и отрицательно махнул руками:

— Нет, отче.

Уголок губ аббата вздернулся.

— Мой добрый брат, по каким меркам ты судишь? Ты думаешь, что здесь в Монтефолье меня удерживает монашеское призвание? Лучшие таланты отправляются в Рим, в Священную коллегию. А те, кто помельче, остаются в глухих провинциях. В дни моей юности я мечтал еще до двадцати пяти лет стать маршалом. Этот воинственный бред я оставил только для того, чтобы возмечтать, как стану кардиналом-магом до тридцати пяти лет… Наконец, Господь ниспослал мне смирение, ибо знал, как я в нем нуждаюсь. Талант Шпренгера — если Вителли действительно он — гораздо сильнее его разума. Теперь после десяти лет обретения хитрости во мраке и тайне он нашел патрона, который защищает его, снабжает деньгами, позволяет черпать у него жизненную силу — Ферранте ведь обладает огромной волей, можете не сомневаться. Добавьте порабощенного духа с могуществом мастера Бенефорте, и их мощь будет… — Он умолк.

Амброз откашлялся:

— Признаюсь, отче, ваши слова сделали меня совсем больным.

— Я поставлен спасать души, а не жизни! — Пальцы Монреале перебирали и перебирали четки.

— Души можно спасти и потом, — настойчиво сказала Фьяметта — Теряя жизни, вы теряете и жизни и души.

Монреале улыбнулся ей странной улыбкой.

— А ты никогда не желала изучать схоластику, Фьяметта? Впрочем, нет, твой пол воспрещает это.

Фьяметта даже вздрогнула от внезапного озарения.

— Вы страшитесь не того, что потеряете свою душу, вы страшитесь просто потерять.

Страшится того, что недостаточность таланта, в которой он себя винил, подтвердится.

Амброз ахнул, слишком грубым было оскорбление, но усмешка Монреале стала только шире.

В его прикрытых веками глазах нельзя было ничего прочесть.

— Иди спать, Фьяметта, — сказал он наконец. — Амброз, я пришлю брата Перотто следить за этим ртом и поддерживать его всю ночь. Хотя, полагаю, больше пока не будет ничего. — Он встал, расправил одеяние, потер лицо. — Я буду в часовне.