Лоис Буджолд - Избранные произведения. I том

— Я принесу свое грязное белье, если ты принесешь свое.

— Пожалуй, не стоит и дальше уподобляться прачкам, э? — улыбнулся он.

Тут как раз принесли десерт, и разговор прервался. Оливер посмотрел в ту сторону, куда ушла девушка, и сдавленно хихикнул.

— Эй, я тоже хочу посмеяться, — заметила Корделия.

— Просто это её ароматное письмецо напомнило мне одну из Эйреловых историй. О боже, надо ли ее рассказывать? Я ведь, наверное, единственный живой свидетель…

— И если ты упадешь замертво, она будет потеряна для исторических хроник? Ну же, Оливер, делись.

История явно была не из тягостных, иначе бы он так не ухмылялся.

— Тебе, может, и расскажу. Не могу представить, как рассказать такое Фориннис. Да и вообще кому-то другому. — Он прожевал кусочек щербета. — Ладно… итак, эта войнушка на Ступице Хеджена закончилась, и мы надолго зависли на орбите Вервана. Юный Грегор обхаживал верванцев, всячески старался произвести хорошее впечатление. А мы с Эйрелом тем временем разбирались с деталями — шестисторонним соглашением о прекращении огня и мирным урегулированием. Был там один совершенно несносный цетагандийский посланник, который решил, что нам можно морочить голову, хотя войну-то они проиграли. Он пачками слал все эти письма, написанные от руки каллиграфическим почерком, очень официальные и якобы уважительные. Несладко пришлось тому бедняге, который все это расшифровал…

— Этим беднягой был ты?

— Чаще всего — да. По крайней мере мне доставались самые пылкие. В общем, на нас обрушили лавину посланий, и каждое последующее оказывалось всё ароматнее, порой до десятка запахов в одном письме. Мы умаялись отсылать их в лабораторию для химического анализа, чтобы убедиться, что все верно разнюхали. И большинство писем, если интерпретировать должным образом, что, по мнению отправителя, нам было не по зубам, — содержали всяческие смертельные оскорбления. Этот гемский засранец уже совсем довел Эйрела своими выходками, и, когда я пытался расшифровать самое последнее, он заявил: «Дай-ка мне эту записульку», вырвал письмо у меня из рук и проследовал в туалет. Где и пометил послание… э-э… собственным персональным запахом.

Корделия, чтобы не расхохотаться в голос, прижала ко рту салфетку.

— О! Понятно… — Да чего уж тут непонятного? Разумеется, Эйрел его описал.

— «Им не составит труда интерпретировать это послание», — сказал он. А потом запихнул письмо в тот же конверт, в котором его доставили, и велел мне отнести его обратно на цетагандийский флагман. О, ну и видок был у посланника! Не помню, когда еще я так веселился. Выражение лица было непередаваемо, даже под боевым раскрасом.

— Ох, батюшки! И что же было дальше?

— Посланник ни слова не сказал. Но, очевидно, Эйрел был прав, что они всё поймут. Этот тип из делегации исчез, а следующий представитель оказался более миролюбивым и не усердствовал с запахами.

— Ты прав. Я никогда об этом не слышала.

— О, исторические хроники весьма старательно умалчивают об этой переписке. Причем, насколько я знаю, с обеих сторон. Я счел, что это было проделано идеально, но нужно, чтобы оценить по-настоящему, это надо было видеть собственными глазами. И я окончательно понял, что Эйрел сделает для Барраяра всё, что угодно. Не зная границ.

— Это… правда.

— За этот жест Эйрелу было абсолютно не стыдно. Ход определенно сработал и нагнал на цетов страху. Впрочем, потом он слегка устыдился, что его таки вывели из себя.

— О да, у него был на этом пунктик.

«Эйреловы истории, — подумала Корделия. — Мало-помалу всё его неизмеримое присутствие сводится к таким вот «Эйреловым историям».

— Терпеть не могу говорить о нем речи на публику, — вздохнула она. — Каждая выдержанная, отредактированная речь, из которой вырезаны ненадлежащие фрагменты, приводит к тому, что он выглядит мельче и проще. Его идеализируют, превращают реального человека, каким он был, в символ, который сами хотят видеть.

— Может быть, в символ, который им необходим?

Она отрицательно покачала головой:

— Лично я думаю, что им надо привыкать иметь дело с правдой.

Он поморщился:

— На меня в прошлом и так свалилось слишком многое, о чем следовало молчать…

Она понимающе кивнула.

— …но черт побери, как же я рад, что мне не приходится произносить эти дурацкие речи.

— О да.

На следующее утро Джоул проводил совещания по строительству новой базы, и казалось, что этому не будет конца. Спецы по логистике и финансированию уже провели первичную обработку предложений поставщиков и теперь вовсю проталкивали своих фаворитов. Решение должно было исходить от Джоула и Хайнса, а подчиненные не облегчали им задачу. Обычно интересы этого отдела штаба на Зергияре совпадали — ну, или почти совпадали — с интересами Императора, но так происходило не всегда, и Джоулу приходилось то и дело напоминать себе, на чьей он стороне, когда присутствующие на совещании всё настойчивей и громче отстаивали свою позицию, снова и снова возвращаясь к тем же пунктам и живописуя их всё более яркими красками.

Прервавшись на поздний ленч, они с Хайнсом вместе пошли в офицерскую столовую. Пересекая главный плац, Хайнс хмуро глянул на видневшиеся в отдалении штабели пластобетона.

— Ну и как, есть успехи с этими поганцами из «Плас-Дэн»? — поинтересовался он.

— Вице-королева обещала подключить своих людей из судебно-бухгалтерской экспертизы. В зависимости от того, к каким выводам они придут, мы сможем предпринять хоть что-то дельное. Я надеюсь получить ответ в начале будущей недели. Но по большому счету, пластобетон нам все же нужнее, чем месть.

Хайнс недовольно поморщился.

— Знаешь, иногда зло берет! Вот есть у тебя все эти парни, вооруженные до зубов… а толку-то, если никого пристрелить нельзя? Враз бы полегчало.

Джоул только хмыкнул в ответ.

В общем-то, Теодор Хайнс ему нравился. Генерал получил назначение на Зергияр всего два года назад, типичный работяга. Ему оставалось лет пять до той самой второй двадцатки, и это, в первую очередь, значило, что всё делается в срок, без лишней суеты. В мирное время такой вариант, конечно, предпочтительнее, чем типаж вояки, которому лишь бы крушить что ни попадя, — и генерал вовсе таким не был, если не считать стойкой антипатии к гражданским поставщикам.

В семейной жизни Хайнса творились какие-то непонятки. Когда его назначили на Зергияр, жена, с которой они прожили много лет, осталась на Барраяре — вроде бы, чтобы ухаживать за пожилыми больными родителями, но возможно, просто не захотела переезжать в очередной раз вслед за мужем. Двое его старших сыновей учились сейчас в колледже: один на Барраяре, другой на Комарре. Это объясняло весьма скромный образ жизни Хайнса и то, куда девалась большая часть его жалованья. А вот дочь несколько месяцев назад отправили на Зергияр к отцу. Джоул не знал, как это расценивать: то ли как предвестие скорого появления жены, то ли юная Фредерика Хайнс была заслана матерью шпионить за отцом. Если верно второе, то подозрения матери не подтвердились. Хайнс хранил верность брачным обетам — скорее всего просто не хотел нарываться на неприятности.