Вадим Булаев - Зюзя. Книга третья

На это никто не обратил внимания.

Вытащив мою тушку из машины, неизвестный попросту разжал руки, и я упал лицом в пыль, хорошенько приложившись носом о твёрдую, как камень, землю.

– Давай с двух сторон, – предложил всё тот же голос.

Теперь подхватили под подмышки, резко поставили на ноги. Стоять, правда, получалось не очень – нижняя часть моего тела категорически отказывалась находиться в вертикальном положении. Ноги самопроизвольно подкашивались и вообще вели себя так, словно были сделаны из пластилина или желе. Ничего, скоро пройдёт...

Нагло обвиснув в чужих руках, позволил себе осмотреться. Так, что у нас? Вечереет, прямо передо мной длинная изба с тяжёлой, окованной железной полосой дверью. Окошки маленькие, под крышей, забраны решётками. На крыльце – люди с деревянными дубинками на поясах. У каждого есть красная повязка на рукаве. Стоят, смотрят на меня с интересом, как на мадагаскарского таракана.

Прислушался. Вокруг непривычно шумно. Слышно людей, удары топора, о чём-то судачат женщины. Потянул носом воздух – пахло дымом, какой-то кислятиной, остальные запахи разобрать не смог. Слишком много самых разных субстанций переплелось между собой в воздухе. Цивилизация так пахнет. Или воняет – кому как. Отвык, не нравится...

Снова уставился на избу, пытаясь найти в ней хоть что-то знакомое, и тут меня осенило! Я знаю это место! Бывал здесь! Это тюрьма города Фоминска! Вот, значит, куда меня занесло... в царство старого пердуна Петровича и его зама Фролова. Даже не знаю – радоваться или плакать. Посмотрим. Вся надежда на жадность местных до дармовой рабочей силы и на Зюзю. Если снова попаду в трудовые отряды – она меня вытащит, главное дров не наломать, как в прошлый раз.

А если нет? Помнится, Фоменко после смерти внучки от когтей и клыков разумных сильно меня искал, посчитаться хотел... И ему до одного места было, что моей вины в том нет. Если так – тогда край. Вилы. Конец. Вздёрнет прилюдно на виселице под лузганье семечек и улюлюканье местных. У них тут имеется и такое развлечение – точно знаю.

Стало совсем нехорошо...

– Потащили, – бросил кто-то кому-то через мою голову.

Смотреть на своих конвоиров и грузчиков по совместительству не стал – потому что не мог. Я дрожал от ужаса, впервые накатившего на меня с момента моей поимки. Мелко дрожал, неконтролируемо, панически-пронзительно. Вдобавок, внутри широкими волнами начал разливаться необъяснимый холод, заставляя против воли цепенеть и всматриваться в лица стоящих передо мной людей с дубинками, выглядывая среди них несбыточное чудо и спасителя. Хотелось заорать, завопить, что я ни при чём, что я хороший; хотелось зажмуриться и исчезнуть, объявив окружающий мир больной галлюцинацией. Хотелось... Но внятных мыслей не было, только эмоции, ступор и страх. И неверие в реальность происходящего, противоестественно соседствующая с осознанием того, что всё это – горькая правда.

Я не знаю, что мне делать. Я запутался в собственном сознании. И я хочу жить...

– Топай, утырок! Не сачкуй! – рявкнули в ухо, возвращая перепуганное сознание в этот мир.

Под внимательными взглядами тех, с крыльца, мою тушку, ругаясь и недовольно сопя затащили внутрь, где прислонили к стене.

Наконец-то я смог рассмотреть своих конвоиров. Это были два незнакомых мужика с такими же, как и у оставшихся на крыльце, повязками на рукавах. Стоящий слева бросил вглубь помещения:

– Оприходуй. Это этот... как его... партизан! Его Игоревич поймал в рейде.

Начал осматриваться. Ну точно! Не ошибся. Доводилось тут бывать.

В помещении почти ничего не изменилось. Всё та же невысокая стойка дежурного, расписание патрулей на стенах, коридор с камерами, отгороженный от основного помещения добротной решёткой. Единственным новшеством в этом, казалось бы, оплоте постоянства стал огромный флаг Российской Федерации на стене, непривычно яркий на фоне тусклых бревенчатых стен.

Из-за стойки недовольный, надтреснутый голос раздражённо бросил:

– Знаю. Мне сказали, – и добавил с плохо скрываемой злобой. – Совсем Игоревич со своей бандой оборзел. Приехали, спихнули на мою голову – ни рапорта, ни пояснений. Отдувайся за них. А сами, небось, в баньку рванули.

Мой конвоир ехидно заметил:

– Так чего же ты молчал? Высказал бы в глаза всё, правду-матку, так сказать, не взирая на чины и звания резанул.

Пока местные развлекались словесной пикировкой – присмотрелся к дежурному, привставшему со своего рабочего места: обычный мужчина лет пятидесяти, с большими залысинами и в стареньких очках. Одет – как все, в старенькую гражданку с неизменной повязкой на рукаве. Он поморщился, передёрнул плечами, а потом, усевшись обратно, довольно резко ответил:

– Самый умный? Вот тогда садись и оформляй!

Стоявший рядом со мной говорун заметно стушевался, а второй конвоир, молчавший справа, даже сделал попытку отодвинуться вглубь, ближе к стене. Понятно, крючкотворствовать никому не хочется.

На улице уже знакомо зарокотал мотор УАЗа, и кто-то басовито, нарочито громко, со смехом поинтересовался:

– Кравец! Чего такой смурной? Работать заставили?

Ответ водилы потонул в общем хохоте. По всей видимости – не слишком его тут любят. Ну и плевать. Хлопнула железом дверь, громко скрежетнула коробка передач и автомобиль, судя по звуку, весьма быстро удалился.

– Фамилия, имя, отчество? – между тем принялся задавать стандартные вопросы дежурный, широко расставив локти на столешнице и подняв карандаш над увесистым журналом. – Документы есть?

– Нет, – ответил за меня конвоир слева. Ох и болтун... вот чего ему неймётся? – Игоревич сказал, что при нём ничего не было.

Сидящий зло ухмыльнулся.

– Верю. Ни оружия, ни вещей, одна повязка поперёк рожи. Именно так и партизанят в наши дни, ну или дарят всё нажитое первому встречному, от большой любви к человечеству. Сворачивай базар! – ударил он ладонью об стол. – Нет – значит, нет! Обычное дело. Ещё раз спрашиваю: фамилия, имя, отчество?

– Марков. Виктор Константинович.

Карандаш заскрипел по бумаге. Плохая, видимо, бумага, из старых конторских журналов. Жёлтая, грубая, плохо сделанная. На хорошей бы грифель шуршал...

Я намеренно назвал неправильную фамилию. У меня ещё оставался шанс на то, что про меня местные власть имущие попросту не узнают. Мало ли дураков по окрестным лесам отлавливают и в трудовые отряды направляют – что теперь, с каждым знакомиться лично? Потому и врал. Фоменко моей фамилии точно не вспомнит, а вот особист-безопасник здешний – может вполне. В его среде помнить всех и каждого – необходимый, чуть ли не базовый навык. Да и по должности он наверняка все сводки и рапорта просматривает – может и заинтересоваться однофамильцем человека с собакой. Имя не в счёт – Вить на свете полно.