Александр Михайловский - Низвержение Зверя

– Как могло получиться, что вы и Папа стали близкий союзник – такой близкий, что еще ближе уже не можно? – спросил я у фрау Нины на кое-как выученном мной русском языке. Этот прием, как я надеялся, позволил мне скрыть удивление, граничащее с крайней растерянностью.

Она глянула на меня сурово и внимательно и произнесла, сурово чеканя немецкие слова:

– А потому что и для католиков, и для большевиков нет ни эллина, ни иудея – а посему мы одинаково не приемлем идеи расового или национально превосходства. А обо всем остальном можно договориться, что мы и сделали. Большевикам давно пора было, не теряя стержня борьбы за всеобщее счастье, немного сдвинуться вправо, отойдя от богоборческой троцкистско-левацкой риторики о диктатуре пролетариата и беднейшего крестьянства. Этот путь ведет в пещеры. Имеет смысл говорить о диктатуре трудящихся, в число которых входят врач, агроном, инженер, офицер и учитель. Церковь – как римско-католическая, так и наша отечественная православная, за века своей власти над миром поросла толстой коркой фарисейства, скопидомства и лицемерия, что породило не только реформацию и атеизм просвещенных кругов, но и восприятие этого института как чего-то ненужного, без чего можно обойтись. Поэтому Римско-католической церкви, напротив, требовалось полеветь, вспомнить об идеалах первых христиан, и о том, что суббота для человека, а не человек для субботы. Ей требовалось понять, что она для малых сих пастырь, а не алчный волк; и как только все стало на место, то выяснилось, что коммунистам и католическому духовенству по большому счету больше нечего делить…

– Хорошо, – кивнул я, – думаю, что вы, Старшие Братья, способны даже корову уговорить полетать по небу… но какое отношение все это имеет ко мне? Да, я добрый католик, но при этом простой мирянин, а не епископ и не кардинал.

– Вы, Эрвин, нужны своей родине Германии, – сказала фрау Нина, – и сейчас эта нужда в вас даже больше, что в тот момент, когда вы водили за собой в наступление танковые армады.

– А будет ли она, эта Германия? – с горечью спросил я. – Ведь вы, русские, уже почти разгромили наш Рейх и поставили его на колени… Пройдет совсем немного времени – и от немецких городов не останется и камня на камне, а от немецкого народа – ни мужчины, ни женщины, ни ребенка.

– И кто вам сказал такую ерунду, Эрвин? – с усмешкой спросила фрау Нина, – на территории России живет более двухсот народов, и мы можем гордиться, что на протяжении нескольких сотен лет существования нашего государства ни один из них не исчез с лица планеты. Существованию немецкой нации и Германии – как земли, населенной немцами – с нашей стороны ничего не угрожает. Опасность исходит со стороны вашего старого приятеля Гитлера, в предчувствии поражения уже готового утянуть за собой в могилу весь немецкий народ.

Сказав это, фрау Нина раскрыла свой портфель и стала доставать из него фотографии, раскладывая их передо мной на столе подобно пасьянсу.

– Смотрите, Эрвин, смотрите, внимательно… – сказала она, со значением взглянув на меня. – Это Австрия, где три дня назад наши войска начали наступление. Со славянами и прочими причисленными к недочеловекам народностями там плохо, поэтому эсесовские мясники начали резать во славу своего темного бога немецких женщин и детей – таких же добрых католиков, как вы, ваша жена, ваш сын и ваша дочь. Вы, может, и забыли об ее существовании, но в нашем ведомстве помнят все, да и Всевышний тоже не склонен спускать такие «шалости». Но, впрочем, сейчас это неважно. Вы смотрите, смотрите…

Все ниже наклоняясь над столом, я всматривался в эти фотографии – и от ужаса у меня на голове дыбом вставали редеющие волосы, а в горле нарастал ком, который мешал мне дышать. До этого слова «жертвоприношение», «сатанизм» и прочие были всего лишь словами. Никаких изображений прежде нам не показывали, а услышанное не производит такого впечатления, как увиденное…

Фрау Нина пристально наблюдала за мной все это время, и, конечно же, от ее взгляда не укрылось то, что происходило со мной. Я отчетливо чувствовал, как холодок омерзения растекается по моей коже; пульс мой участился и я машинально провел рукой по горлу. Казалось, мне хватает воздуха. Мне хотелось закрыть глаза и забыть все, что я увидел, но при этом я понимал, что забыть это будет невозможно уже никогда. Кошмарные фотографии, разложенные на столе, были подобны куче ядовитых змей – и я, как загипнотизированный, все не мог оторваться от них и продолжал вглядываться, отмечая мельчайшие детали чудовищных преступлений. Меня накрывало ощущение абсурда, но при этом разум беспощадно твердил, что все это самая настоящая реальность – реальность, к которой я тоже приложил руку, сам не ведая того. Я – чудовище, я преступник! Все это происходило с ведома и молчаливого согласия меня и таких как я… Передо мной вдруг встали образы жены и детей. Это их искаженные болью и ужасом лица смотрели на меня с этих фотографий! Это их кровь черной рекой текла на жертвенный алтарь! Они взывали ко мне, они молили о спасении! В ушах моих звучали их голоса – и эти вопли умирающих перекрывал гулкий нечеловеческий хохот…

– Часть этих фотографий мы сняли с трупов самих участников этих темных мистерий, – донесся до меня голос фрау Нины, мгновенно оборвавший мои видения.

Я откинулся на спинку стула и опустил руки вдоль тела. Наверное, я был бледен, потому что фрау Нина глянула на меня каким-то цепким взглядом, в котором сквозило мрачное удовлетворение. А она продолжила:

– Как это ни странно, но палачи, особенно немецкие, просто обожают фотографироваться на месте своего преступления. Другие снимки были сделаны нашими офицерами контрразведки и политического воспитания, которым вменяется фиксировать преступления гитлеровского режима. Зачастую жертвоприношения в оскверненных церквях идут до последнего момента, когда туда врываются советские солдаты и истребляют человекоубивцев до последнего служки… Зверь, у которого отобрали то, что он считал своей законной добычей, с голодухи начал жрать поклоняющийся ему немецкий народ. С бешеным зверьем всегда так – никогда не знаешь, кого они укусят и когда.

В ее голосе звенела сталь. Она видела, что я впечатлен этими фотографиями и совершенно подавлен. Очевидно, именно этого эффекта она и добивалась.

– Хорошо, фрау Нина… – опустив голову и глядя в пол, сказал я, и мой голос мне самому показался каким-то чужим и уставшим, – я вас понял. А теперь скажите… что вы хотите от меня лично?

– От вас, Эрвин, мы хотим, чтобы вы пошли и выполнили свой долг перед немецким народом, – ответила мне пришелица из будущего, четко проговаривая каждое слово. – Ведь вы у нас фольксгенерал, любимец нации и все такое. Вас любят женщины и уважают мужчины. Ваш народ сейчас сбит с толку и растерян. Его предал тот, на кого он возлагал все свои надежды. Не умея достойно проигрывать, ваш фюрер бросил в пасть дьяволу сначала покоренные народы, а потом немецких мужчин и женщин. Сейчас те из них, что остались живы, не понимают, что происходит, и кто им враг, а кто друг. Им нужен тот, кому они поверят, который скажет им, что жизнь не кончилась, кошмар остался позади и теперь все будет хорошо.