Рост Толбери - Орден-I

— Точно! — воскликнул Йован. — Старый завод, ритуал тот жуткий. Как мы сами-то не допёрли? Наблюдение оттуда сняли давно. Всё-таки наш парень. Нужно брать.

Татьяна еще немного «пообщалась» и, истощённая, встала с колен и снова упала в кресло.

— Всё не могу. Тошнит.

— Тань. Ну, ты монстр! Отдел наш по этой части до сих пор молчит и ничего толкового не выдал. Спасибо огромное. Наш вопрос решён, однозначно. Даже не вспоминай. Всё давай, пока, надо лететь.

— Ага, — устало зевая, ответила она. — Ты бы хоть позвонил как-нибудь.

— Как-нибудь, может, и позвоню, — ответил Йован своим нелепым игривым тоном.

Джошуа потёр щетину, смахнул полотенцем лишнюю влагу, нанёс пену для бритья и застыл перед зеркалом. Возраст уже начал забирать своё. На лбу проявились морщины, среди волос показалась седина, мышц стало заметно меньше, ушла осанка, а глаза стали какими-то бесцветными, не было уж в них той энергии и того заряда.

Поблекшие чернила свастики и других татуировок арийского братства уже не так его раздражали. Свастика была лишь одним из шрамов, оставшихся от прежней жизни. А их было немало. Сколько он себя помнил… может, лет с шести-семи, жизнь уже начала свою работу над ним. Батя бил его, бил страшно, так как нельзя бить ребёнка. Мать он бил ещё страшнее и мог бы даже убить. Повезло, что его пьяного сбила машина.

Мать так и не оправилась. Допилась за два года до дурки. Дом отобрали. Его тоже отобрали и отправили в приют, потом в приёмную семейку, потом в другую, в третью.

В общем, школу он так и не закончил. Молодой и злой, глупый и ограниченный, его мозга хватило только на то, чтобы примкнуть к стае. Ему хотелось почувствовать силу, найти свой угол и твёрдо стоять на ногах. Поверил в лживых идолов и эта вера, словно брак с нелюбимым человеком, распалась о быт. Тюремный быт, в его случае. Какой ещё итог можно было подвести для такой жизни? Жизнь над ним хорошо поработала. Сучка.

Как он попал за решетку? Очередная глупая история с его участием закончилась трагедией. С его уровнем удачи вообще не стоило так ходить по краю, как он ходил. Он вышел из бара, пьяный и злой, увидел парня на противоположной стороне дороги, крикнул ему что-то про черномазых, тот развернулся, не оценил, подбежал к нему, что-то крикнул в ответ… ну и понеслась. Джошуа чуть не проиграл тогда, слишком крепким оказался противник и из последних сил он нанёс удар, изогнувшись змеёй, откуда-то исподтишка. Попал куда нужно — парень упал и больше не поднялся. Его голова столкнулась с асфальтом первой и приняла на себя вес тела. Кровоизлияние в мозг.

Величайшая ошибка в его жизни и величайшее благословение.

Не то чтобы он сожалел о загубленной жизни. Скорее считал всё это большим несчастным случаем, в котором были две жертвы. Тот парень и он. Полиция в тот раз приехала быстро, Джошуа пытался сбежать, но был слишком пьян, его немного отметелили и взяли в оборот.

Он никогда не хотел, чтобы его посадили в клетку. Среди его соратников много кто успел побывать в местах не столь отдалённых, это не считалось страшным или зазорным, скорее даже чем-то вроде колледжа и получения какого-то образования и статуса. Денег на адвоката не оказалась, на допросах он совершил несколько ошибок, парень оказался не просто черномазым, а подающим надежды футболистом и местным любимчиком, метившим на стипендию в колледж.

Присяжным его видок, биография и тем более нацистские наколки по всему телу совсем не понравились. Припомнили мелкие приводы, алкашку, хулиганку, непристойное поведение, сопротивление при аресте, нашли в компьютере какие-то там материалы. Нуи дали. Двенадцать лет общего.

Тюрьма оказалась местом совсем не весёлым. В ней нельзя было убежать, если не хватало сил, нельзя было залечь на дно или спрятаться, как он привык. Проблемы всегда настигали тебя и раскручивались на полную катушку.

По какой-то глупой причине Джошуа решил показать себя дерзким и бесстрашным. То ли это была его стратегия выживания, то ли в нём оказалось слишком много гнева, чтобы держать его внутри. Он не боялся бросить вызов и почти не следил за тём, что вырывалось из его вонючей собачьей пасти. Первое время удавалось держать марку, даже здоровые и отмороженные парни держали от него дистанцию. А он цеплялся ко всем как одержимый. Ему было плевать. Лишь один из старожилов, Исидро, доживающий пожизненный срок, не обратил на него никакого внимания, словно тот был пустым местом. Джошуа это задело.

Но на Исидро он больше не рыпался. Чтоб не выглядеть клоуном. Бить старика и что-то доказывать ему было бы ущербным со всех сторон.

В этом старом и вонючем мексикосе было нечто необъяснимое. Он не съехал с катушек, как бывает с животными в зоопарке. Нет он был на своём месте и в нём было что-то… Что-то вроде стержня и абсолютной уверенности в своих силах. До него, и особенно в тюрьме, Джошуа встретил немало по-настоящему злых и опасных ублюдков, но не один из них не был бесстрашным по-настоящему. Их уверенность в себе базировалась на чём-то диком, первобытном и жестоком. Идущим изнутри. Животном. Но животные, несмотря на свою природную свирепость и приспособленность к борьбе, всё равно испытывают страх, ведь это абсолютно нормально. А вот Исидро его не испытывал.

В один из повторяющихся дней, семена, которые Джошуа посеял своим поведением, наконец, взошли. С него спросили. А его арийские «братья» проявились себя как помойные крысы. Мелкий боевой карлик, весь синий от наколок «13» и «Мара Сальватруча», кинулся на него во время прогулки. Джошуа получил десять ножевых, лишился селезенки и почки, право на досрочное освобождение, веры в ближнего и в свою превосходящую силу.

На больничной койке он много думал, и снова войдя в общую столовую спустя два месяца, он подсел к Исидро и прямо спросил у него:

— Почему ты никого не боишься, мекс? Что с тобой не так?

Исидро улыбнулся уголками губ и мягко ответил:

— Я уже пережил самое страшное и видел самое прекрасное. Чего мне бояться?

Слова старого мексиканца звучали в его голове ещё недели две, пока Джошуа слонялся из угла в угол и поглядывал исподлобья на бывших товарищей во время прогулок. Мексикосы оставили его в покое, лишь улыбались ему золотыми и металлическими зубами и смотрели хищно. Веди себя тихо, парень, или мы закончим то, что начали.

— И что это? Что было самым прекрасным? — не выдержал Джошуа и снова подсел к Исидро.

Исидро снова улыбнулся уголками губ, опустил глаза, отложил хлипкую пластиковую ложку-вилку и стал копаться в тарелке руками, словно лепил что-то из глины.

— Я родился в маленькой деревне. В очень бедной семье. Тебя я вижу, жизнь тоже помотала, но поверь мне, таких лишений ты никогда не видел, сынок. Одно лето дождь не шёл совсем, земля потрескалась, а урожай почти погиб. Это значило, что мы умрём с голода. И до этого никому не было дела. Отец ушёл далеко и вернулся вечером, с человеком в странной одежде и со странным взглядом. Два дня подряд странный человек наносил на своё тело краску, танцевал на нашем поле, воздевал руки к небу, кричал и пел на неизвестном мне языке, падал на колени и дёргался в припадках. Напрасно. Отец гневался, он уже взял человека за грудки и замахнулся, чтоб ударить, как вдруг громыхнуло так что будь здоров. Пошёл дождь. Нет, даже ливень. Настоящий потоп с небес. Мама смеялась, а отец в первый и последний раз при мне… заплакал. Человек собрал свои странные вещи, снял маску, стёр в крупных каплях дождя краску со своего тела и пошёл прочь. Я догнал его, не знаю зачем. Он остановился, присел на колено и протянул мне зёрнышко. «Неважно кто ты, важно с кем ты и для кого ты», — сказал он. Я раскрыл ладонь, и зёрнышко в ней проросло на моих глазах. Человек смотрел на меня немного с грустью. «И в этой жизни и в следующей», — сказал он, — «ты будешь спускаться вниз, в темноту. Но темнота и свет равнозначны, это мы разделяем их. Если не хочешь, чтобы в темноте тебе было страшно и больно — будь в темноте не один».