Дмитрий Глуховский - ПОСТ [litres]

– Че это? Тебе-то он зачем тогда?

– А тебе зачем?!

– Тебе-то какая разница? Я нашел, значит он мой. Не работает – ну и не работает.

– Ну я могу хоть все снести с него. И можно будет как новым пользоваться. А ты сам хрен что сделаешь. Будешь смотреться в него, как в зеркальце.

– Ну и по хер. Сюда давай.

Кольцов смотрит на него свысока, и Егор прикидывает, как ему извернуться так, чтобы успеть выхватить мобильник и отступить с минимальными потерями. Шансов немного. И вдруг до него доходит кое-что. Он срывающимся голосом тычет в Кольцова вопросом:

– Ты че, Мишельке его дарить собрался, что ли?

Кольцов краснеет: на его прозрачной коже стыд и смущение проявляются сразу.

– А че… Ну и че! Ты сам, что ли…

Они расходятся на шаг и смотрят друг на друга с наклевывающейся ненавистью. Потом Кольцов взрывается хохотом.

– Ты-то куда лезешь! Ты мелкий же! Она, думаешь, за телефон тебе даст?

– В жопу иди! Думаешь, она тебе даст, дубина ты рыжая? Иди вон за сифами на Шанхае ухаживай! Самый твой уровень!

Кольцов от такой дерзости столбенеет, и Егор, воспользовавшись его замешательством, бьет его под руку снизу. Телефон летит в лужу, но Егор успевает его подхватить. Кольцов его подсекает, Егор падает в грязь, еле уворачивается от падающей на него туши, бьет наугад, получает зубодробительную обратку, пинает Кольцова в его рыжую харю, отползает… Кольцов утирает разбитый нос, глаза у него налились кровью, рука нашаривает булыжник. Но он успевает взять себя в руки.

– Сучонок… Вали отсюда. Если б ты не Полканов выкормыш был…

– В жопу иди! В задницу!

Егор поднимается, пошатываясь, и дает ходу.

Телефон у него. Это главное.

Ночью Егор телефон не трогал, а утром пару раз попробовал ввести наугад шестизначный пароль – от одного до шести цифры по порядку, потом шесть нулей. Аппарат при этом держал под углом, как Кольцов учил, чтобы тот случайно Егору не взглянул в глаза.

Выход оставался один: если Егор хотел вскрыть этот мобильник и явиться к Полкану с повинной только после этого – нужно было возвращаться на мост. Возвращаться, разыскивать среди мертвецов голую страшную хозяйку айфона – и уговаривать ее, чтобы она разлочила свой мобильный.

Но при одной мысли о том, что ему снова придется заступать на мост, у Егора ноги подкашиваются. А ведь, если идти, то идти надо как можно скорее: Кольцов же предупредил его о том, как для айфона важны пропорции. С каждым днем мертвецы на мосту будут менять свою геометрию: будут набухать, расползаться, искажаться. В тот день, когда Егор нашел телефон, лица у людей на мосту были еще людскими. Но теперь… Сможет ли айфон узнать свою хозяйку теперь?

Да и сможет ли Егор найти ее? Как знать, как поступили с телами казаки? А если сбросили в воду? Или сожгли?

Есть тысяча и одна причина не возвращаться на мост, не приставать к мертвым, не напоминать им о себе и не напоминать себе, что все это существует – и существует всего в нескольких сотнях метров от того места, где сейчас сидит Егор, сжав руками голову.

Назавтра Егор гонит себя на мост и отпирается. Не идет никуда.

Ночью он спит плохо: через приоткрытую форточку долетают с улицы какие-то странные звуки, просачиваются Егору во сны, превращаются в какую-то дрянь, многоголового слепого змея, который вползает с той стороны на мост и тянется к мирно спящим и ничего не подозревающим людям с этой стороны. К людям, которых Егор не предупредил о смертельной опасности – хотя мог и хотя был должен.

На следующий день Егор просыпается, пытается заставить себя идти на мост, и, к своему огромному стыду, никуда не идет.

И на следующий.

Люди в очереди шепчутся.

Шепот уже не особенно даже и тихий: тихий был в первые два дня, когда кончилось мясо. Теперь каждый стоящий с подносом бурчит заранее, зная, что тушенки не будет, что будет только перловка – и всего только половина привычной порции. Вопросы задают как будто друг другу, но на самом деле Полкану.

– Я на такое не подписывался.

– Хоть объяснили бы, в чем дело. Сказали бы, до какого…

– У меня вот вообще анемия, между прочим. Мне нельзя без белков.

– Ребенку бы хотя б дали, что ли! Для детей неужели нет резерва?

– Спецпаек какой-нибудь бы, и вправду! Для детей, для стариков!

– Дышим этой дрянью, дышим… И все к чему?

Кухарка Тоня, стоящая на раздаче, каждому соболезнует, но наделить мясом никого не может. Она смотрит в лица людям – и видит, как у этих лиц меняется геометрия: они вытягиваются, округлость проходит в них и приходят вместо нее углы. До войны такого быть не могло: люди питались со своих огородов, существовали на подножном корму. А теперь из-за кислотных дождей земля съедобного ничего не родит, лезет из нее всякая дрянь только, которую в рот не возьмешь. Без Москвы никак.

Тоня накладывает по половине черпака в каждую протянутую тарелку и заклинает эти тарелки:

– Скоро будет. Скоро уже будет. Потерпите. Через неделю точно придет.

Подходит Полкан, протягивает тарелку – такую же, как у всех. Смотрит на Тоню строго – просит справедливости. Вчера она пыталась положить ему побольше, не разрешил. И в очереди стоит вместе со всеми, не возносится.

Жена его, Тамара, тоже тут, хотя и через несколько человек стоит. Что они друг с другом не разговаривают уже неделю – с тех самых пор, как казаки за мост уехали – весь Пост знает. Других новостей нет, будут недельные перемалывать. Ничего, пока казаки не возникли, некоторые сплетни и по месяцу мусолили. Деревня!

Полкан, нагрузившись, шагает к своему столу, на людей не глядит – но под их взглядами ежится. Садится и старается хлебать быстро: в столовой ему неуютно. Из-за спины прямо в затылок – как бы не ему, а на самом деле ему – шепчут:

– Ну и что вот эта Москва?

– Детям хоть бы нашли чего! Неужели Н. З. правда весь сожрали?

– Сам-то на спецпайке, небось, а мы лапу соси!

Полкан ждет-ждет, а потом поднимается – стул опрокидывается назад – и громогласно отвечает всем сразу:

– Значит, так! Москва нам обещала все на этой неделе, самое крайнее – на следующей. Я на них больше давить не могу. Все, что можно – это снарядить продотряд до Шанхая, а больше ничего. Этим вот и займемся, пока Москва там телится. Н.З. у нас имелся, да весь вышел – поставок месяц уже не было. Сам жру, как видите, то же самое, что и вы тут. А кто бросается обвинениями, тот пускай за них отвечает. Ясно?!

Люди бухтят потише, но совсем замолчать не хотят. Тоня знает: как только Полкан из столовой уйдет, ворчание разгорится по новой, и будут уже говорить по-другому. Это тушенка с перловкой склеивают разных людей в коллектив. А когда жратва кончается, каждый начинает думать в свою сторону.