Дмитрий Глуховский - Пост 2. Спастись и сохранить

© Storyside, 2021

© Дмитрий Глуховский, 2021

Художники: Николай Хайдаров feat. Dopingirl

Оформление: Артем Юсупов

Продюсер: Диана Смирнова

— Вы ведь были друзьями с сотником Криговым? А, Юрий Евгеньевич?

Полковник Сурганов смотрит Лисицыну в глаза добродушно, тепло, но Лисицын этому взгляду цену знает.

Что значит — «был другом»? Почему «был»? Не означает ли вопрос вкрадчивого предложения отречься от дружбы?

Когда вопросы задает начальник армейской контрразведки, над ответами надо думать тщательно — и быстро. На ум приходит главное: правильный ответ полковнику известен и самому, а сейчас он проверяет Лисицына на честность.

— Так точно. Почему ж «были», господин полковник? Мы ж и сейчас дружим.

Он старается не отводить взгляда от сургановских рыжих глаз, от его паленых изогнутых бровей, от приподнятых уголков губ. И самому вот так же глядеть на него в ответ — приветливо и вежливо. Как будто он не слышал ничего про чистки в армии, которыми Сурганов как раз и дирижирует.

— И сейчас дружите. Ну что же.

Георгиевская зала Большого Кремлевского дворца была наполнена кожаным скрипом и сиплым шепотком, резким как нашатырь офицерским одеколоном и душистой махоркой.

Ждали Государя.

На белом мраморе стен выделялись только золотые солдатские кресты. С потолка светили сотнями свечей огромные бронзовые люстры, под сапогами сиял скользкий расписной паркет. Вдоль стен расставлены были бархатные красные скамьи, но садиться на них, конечно, было нельзя; воспрещалось и разгуливать по залу. Дозволено было переминаться с ноги на ногу.

Ждали уже полтора часа, но готовы были ждать еще вечность: казаки держать строй умели.

— Короче, прикинь, оказалась целочкой! — восторженно шептал Юре Лисицыну в ухо Сашка Кригов. — Везет мне на целочек, сам не знаю почему!

— Та ты ж умеешь дать романтики, — отзывался Лисицын. — Чувствуют же ж, что могут такому довериться. А когда доходит, что влипли, — все, поздняк метаться.

Лисицын волновался очень, несколько раз просыпался посреди ночи. А вот Кригову было как будто и все равно.

— На форму они ведутся. На фуражку особенно, — делился Кригов. — Увидят в кафе на столе фуражку и прямо текут. Сами подходят.

— Ты везунчик просто. Я сколько раз фуражку ни выкладывал, только полицаи одни подкатывают, бумаги на увольнительную проверять. А бабы что-то тушуются.

— Да ты деревня потому что, Юр. Станица. Ты их семечками, поди, сразу угощаешь?

— Так а что?

— Та ни шо. Вечером поучу тебя, как в Москве действовать нужно. Рыбные места покажу тебе. На свежачка ловить будем.

Тут хлопнула дверь — в зал бегом вбежал седоусый войсковой старшина.

— Равняйсь! Смир-р-рнааа!

Шепотки оборвались в один миг. Хрустнули портупеи, натягиваясь на расправленных плечах. Вдали эхом защелкали дробно каблуки по полированному дереву…

Император летел со свитой.

Гвардейцы в дверях вытянулись во фрунт, набрали впрок воздуху и — распахнули двери в бравую и торжественную Георгиевскую залу, как до этого — в золотую Александровскую, а до нее — в тронную гербовую Андреевскую, а до той — в уютную ковровую Кавалергардскую.

— Его императорское величество, Государь император и самодержец Московский, Аркадий Михайлович!

Лисицын не дышал. Кригов не дышал. Сорок восемь прочих сотников, есаулов и подъесаулов, которых по всему войску, по всей державе отбирали для той церемонии, не решались выдохнуть. Каждому хотелось больше всего хотя бы на миллиметр высунуть нос из строя, чтобы увидеть Государя первым, и никто не смел.

И вот — вошел.

Невысокий, сутулый, неожиданно моложавый. Парадные портреты делали его старше и солидней, распрямляли царя и добавляли ему стати, но на то ведь и нужны портреты.

За Государем — адъютанты, ординарцы, двое казачьих генералов — однорукий Буря и Стерлигов — и не поспевающий за кавалькадой пузатый командующий — атаман Войска московского, Полуяров. Звон медалей, звяканье шпор, сабельный перестук.

Встали.

Не смотреть на Государя было нельзя. Говорил войсковой старшина — не пялиться! — но украдкой, как бы себе на нос, смотрели все.

Да — невысокий, сутулый. Не плешивый, но с залысинами. А все же с первого мгновенья делалось ясно, почему все беспрекословно ему подчинялись. От первого же его слова — негромко, но очень внятно произнесенного — по коже бежали мураши.

— Здорово, орлы!

— Здравия желаем, Ваше императорское величество! — громыхнул строй в одну глотку.

Государь отошел чуть подальше — так, чтобы обнять взором сразу всех тут. Мундир на нем был самый простой, полевой полковничий, на боку кобура, сапоги на ногах — истертые, видавшие виды.

Лисицын чувствовал, что потеет — как в окопах под «Градами» не потел, как в зачистках в абречьих аулах не потел, поворачиваясь к пустоглазым домам спиной.

— Я Владимира Витальича, атамана вашего, просил лучших из лучших мне к сегодня отобрать, — начал Государь. — Всех, кто отличился в боях. Кто себя не жалел, чтобы товарища спасти. Кто на передовую добровольцем вызывался. Кто из лазаретов просился на фронт. Сказал — дай мне, Владимир Витальич, полсотни таких бойцов, я с ними мир переверну. И вот вы тут. Как на подбор.

Лисицын слышал, как его собственное сердце колотилось.

— Наша Отчизна пережила суровые, лихие времена. Тысячелетние завоевания наших великих предков были враз врагами расклеваны. Не ваша в том вина и не моя. Но мой покойный отец, светлая ему память, сумел это воровство пресечь, а мне выпало дело — собирать разворованное обратно. Мне — и вам со мной вместе, коли не откажете мне в верности. А? Не откажете?!

— Никак нет! — взволнованно гаркнул строй.

— Нашу империю казаки строили. Без казаков не были бы с Россией ни Сибирь, ни Камчатка, ни Чукотка, да и Кавказ не был бы нашим. Без Ермака, без Петра Бекетова, без Семена Дежнева — нет истории России. И теперь, когда мы из Московии снова хотим целую Россию поднять, — без казачества не обойтись! Любо ли вам это?

— Любо!

— И мне любо. Полсотни вас тут, ни одним меньше и ни одним больше. Скрывать не стану — у меня на вас виды. Время ваше близится. Знайте, что Государь и Отчизна не забывают тех, кто служит нам верой и правдой. Но самое главное — народ вас не забудет.

Он обернулся к своему ординарцу — у того на руках покоился алый бархатный ларь с золотой окантовкой.

— За мной.

Зашел в голову шеренги.

Извлек из ларя золотой Георгиевский крест и сам первому в строю, высоченному есаулу Морозову, приколол. Руку потряс. Спросил, как служится. Тот, счастливый, просто закивал.