Джо Аберкромби - Проблема с миром

Для чего, впрочем? Чтобы смотреть из кресла, как тренируются его друзья? Высиживать на бесконечных заседаниях, посвященных налогам? Ему бы стоило покурить шелухи только для того, чтобы вся эта ерунда не так сильно била по нервам.

Лекарь протянул ему кусок кожи, чтобы засунуть между зубами.

– Возможно, вам не стоит на это смотреть, ваша светлость.

– Думаю, что вы правы.

Когда-то он радовался блеску стали. Теперь же один вид того, как солнце сверкает на маленьком лезвии, вызвал у него слабость.

Он был Молодым Львом! Не было никого храбрее! Лететь в атаку на ряд копий было для него раз плюнуть. Теперь одна мысль о том, чтобы двинуть ногой, дотронуться до ноги, опереться на ногу, заставляла его мучительно съеживаться. Первое, о чем он нынче думал, прежде чем что-нибудь сделать, – насколько это будет больно? Можно подумать, что чем больше ты страдаешь, тем больше привыкаешь к боли, – но на деле все наоборот. Час за часом, день за днем она изматывает тебя, до тех пор пока не остается ничего, что не было бы невыносимым.

Так что вместо того, чтобы хранить героическое молчание, он трясся и подвывал на протяжении всей процедуры, стеная каждый раз, когда лезвие касалось раны. Даже еще до того, как оно касалось. Когда все было закончено, он вытащил изо рта изжеванную кожу со свисающими нитками слюны.

– Клянусь, это даже больнее, чем было тогда, когда меня ранили!

– Возбуждение битвы притупляет боль. – Лекарь протер бедро Лео кусочком ткани и наморщил нос, разглядывая его. – В конечном счете хронические ранения бывает гораздо сложнее переносить, чем свежие.

Лео бессильно лежал на спине, выжатый как тряпка.

– Когда она зарастет?

– Это может занять несколько недель. Может быть, месяцев.

– Месяцев?

Он сжал кулак, словно намереваясь ударить себя по ноге, но быстро передумал.

– Но вам следует знать… – Лекарь, нахмурясь, принялся вытирать руки насухо. – Некоторые раны не заживают никогда.

– То есть я могу навсегда остаться в таком виде?

– Такая вероятность имеется.

Лео отвернул голову и уставился в окно. На серые крыши и серое море позади, искаженные заляпанными дождем мелкими стеклышками. Неужели он станет калекой? Как этот ублюдок Глокта, заточенный за своим письменным столом, зарывшийся в бумаги, как червь в куче гнили?

От слез у него поплыло в глазах. Хорошо бы Рикке была здесь! Она бы превратила все в шутку, начала бы валять дурака, и ему… стало бы хорошо . Прошло так много времени с тех пор, как ему бывало хорошо!

– На сегодня все. – Лекарь принялся наматывать вокруг бедра Лео свежие повязки, пряча под ними этот сморщенный красный глаз.

Он мечтал о том, чтобы вести армии и одерживать великие победы, как рассказывается в книгах. Он мечтал о том, чтобы сразиться на круге и завоевать имя великого воина, как поется в песнях. Он мечтал о том, чтобы выйти из тени своей матери на свет всеобщего признания и быть провозглашенным лордом-губернатором Инглии.

Все это ему удалось.

И вот куда его это привело.

Вот в чем беда с песнями: действие в них заканчивается до того, как все превращается в дерьмо.

Нижний, нахмурясь, оглядывал выгоревшие остатки амбаров и домов. Пара дымовых труб еще оставались стоять, пара обгорелых балок еще торчали, тычась в розовое утреннее небо. Нижний отхаркнулся, погонял результаты этого действия у себя во рту, словно пробовал эль, потом сплюнул. Плеваться он был большой любитель. Должно быть, это было его любимым времяпровождением – если не считать убийства людей.

– Прямо как та деревня, откуда я родом, – проговорил он.

– Ага, – отозвался Клевер. – Хотя деревни все выглядят одинаково после того, как их спалили.

– Ты так говоришь, будто много их видел.

– Прежде, в военные времена… – подумав, Клевер виновато хмыкнул, – …пожалуй, это было еще до того, как вы все родились… Тогда сгоревших деревень на Севере можно было видеть больше, чем несгоревших. Я-то надеялся, что те дни миновали, но… Сам знаешь, как это бывает: иногда надеешься на что-то и будто этим самым притягиваешь что-то прямо противоположное.

Сзади снова послышались клокотание и звуки рвоты. Клевер обернулся взглянуть.

– В тебе еще что-то осталось?

– Все, уже… – Хлыст выпрямился, утирая рот, – …выходит только что-то вроде соплей, и больше ничего.

И он украдкой взглянул вбок краешком глаза, будто от этого зрелище могло стать приятнее.

Было видно, что когда-то это были люди. Тут рука, там лицо. Но по большей части это были просто куски мяса, пригвожденные повыше или болтающиеся на обгорелых сучьях деревьев, стоявших посередине деревни, где разбавленный дождем пепел превратился в черную жидкую грязь. Вокруг одного из стволов было что-то намотано – у Клевера было неприятное чувство, что это вполне могут оказаться чьи-то кишки. Словом, что тут говорить, кошмарная картина.

– Чертовы плоскоголовые, – пробормотал Хлыст и снова перегнулся вперед, чтобы выкашлять еще одну струйку клейкой слюны.

– Вождь…

– Во имя мертвых! – заорал Клевер, едва не выпрыгнув из штанов от испуга.

Шолла выскользнула из кустов, молчаливая, как раскаяние, и теперь сидела на корточках в каком-то шаге от него: один глаз большой и белый на вымазанном пеплом лице, второй поблескивает из гущи спутанных волос.

– Подкрадывайся к ним , девчонка, а не ко мне! Я едва не обосрался!

Вообще-то он боялся, что это все же случилось. Так, капельку.

– Прости.

Она вовсе не выглядела виноватой. Как всегда, она вообще никак не выглядела. Камни могли бы поучиться бесстрастности у этой девчонки.

– Надо повесить на тебя колокольчик, – пробурчал Клевер, нагибаясь к ней и пытаясь утихомирить бешено стучащее сердце. – Что там у тебя?

– Плоскоголовые оставили следы. Взяли с собой овец. Клочки шерсти на деревьях. Следов полно повсюду. С таким же успехом они могли ехать на повозке. Выследить проще простого. Хочешь, я их выслежу? Давай я их выслежу! – Похоже, Шолла провела столько времени в одиночестве, в компании одних только деревьев, что перестала понимать, какое количество слов может быть необходимым. То роняла их по одному, словно кинжал втыкала, то сыпала сплошним потоком. – Хочешь, вождь, пойдем вместе?

Клеверу до сих пор не особенно нравилось, когда его называли вождем. Самый высокий цветок зачастую срывают в первую очередь. Ни один из тех, кого он сам называл вождем за эти годы, не дожил до счастливой старости.

– Вообще-то не очень хочу. – Он протянул руку, указывая на прибитые к дереву останки: – Мне совсем не улыбается мысль о том, чтобы мои потроха тоже оказались выставлены в таком вот виде.

Повисла пауза. Тот глаз Шоллы, который был виден, а с ним и тайный отблеск второго, повернулись в направлении Нижнего, и тот пожал могучими плечами. Взгляд девушки скользнул дальше, к Хлысту, и тот простонал, выпрямился и снова утер рот рукой. Взгляд скользнул в сторону останков – те, разумеется, оставались висеть на своем месте, среди деревьев. Наконец она перевела взгляд обратно на Клевера: