Сьюзен Коллинз - Баллада о змеях и певчих птицах

– Так и есть, – подтвердил Кориолан. – Талисман на счастье, знак моей привязанности. Про яд мне ничего не известно.

– Допустим, я тебе поверил, хотя это не так. Тогда что прикажешь делать с этим? – Директор Хайботтом поднял кончиком авторучки носовой платок. – Вчера утром его обнаружили в террариуме со змеями. Сперва все были озадачены, бросились проверять карманы, ведь кроме сотрудников к переродкам вроде бы никто не подходил. Один лаборант даже признал его своим, сказал, что мучается аллергией и куда-то подевал платок. Уже собрался писать заявление об уходе, как вдруг они заметили инициалы в уголке. Не твои. Твоего отца.

CXS. Вышитые латиницей теми же белыми нитками, что и кайма. Не увидишь, пока не приглядишься. Кориолан никогда особо не рассматривал свои носовые платки – просто клал с утра в карман свежий и бежал в Академию. С обвинением можно было бы поспорить, если бы не средняя буква «икс». Ксанф. Единственным во всем Капитолии, кто носил это гордое имя, был его отец.

Спрашивать про тест ДНК не имело смысла – директор наверняка его провел и обнаружил следы Кориолана и Люси Грей.

– Почему же вы не предали это огласке?

– Поверь, мне очень хотелось. Однако у Академии есть традиция: когда ученика исключают, ему предлагают своего рода спасательный круг, – пояснил директор. – В качестве альтернативы позору он может до конца дня записаться в миротворцы.

– Но… зачем мне это делать? Я имею в виду, что подумают люди? Ведь я только что… выиграл приз Плинтов и могу учиться в Университете! – запинаясь, проговорил Кориолан.

– А может, ты весь из себя патриот? Или веришь, что защищать свою страну гораздо важнее, чем корпеть над книгами? – Директор Хайботтом расхохотался. – Или Голодные игры тебя изменили, и ты идешь туда, где можно как следует послужить Панему? Ты умный юноша, Кориолан. Я уверен, что-нибудь придумаешь.

– Я… я… – От поски и адреналина голова пошла кругом. – Почему? Почему вы меня так ненавидите? – выпалил он. – Я думал, что вы друг моего отца!

Директор посерьезнел.

– Я тоже так думал. Позже выяснилось, что он просто меня использовал. И кстати, продолжает использовать.

– Он же умер! Он много лет как мертв! – вскричал Кориолан.

– И вполне заслуженно, однако он живет в тебе. – Директор махнул рукой. – Лучше поспеши. Призывной пункт закрывается через двадцать минут. Если побежишь, как раз успеешь.

Так он и сделал, потому что другого выхода не видел. Записавшись в миротворцы, Кориолан помчался прямиком в Цитадель, надеясь вымолить прощение у доктора Галл. Увы, внутрь его не пустили, даже якобы воспалившиеся швы не помогли. Миротворцы позвонили в лабораторию, где им велели отправить его в больницу. Впрочем, один караульный сжалился и согласился передать эссе доктору Галл, если получится. На полях Кориолан хотел нацарапать записку с мольбой о помощи, затем передумал. Он понял, что это бесполезно, и написал лишь слово «спасибо». Кориолан и сам не знал, за что ее благодарить, однако решил не показывать ей свое отчаяние.

По пути домой поздравления соседей были ему как острый нож, но самое неприятное началось, едва он вошел в апартаменты под звуки жестяных рожков и приветственных криков. Бабушка с Тигрис достали украшения для вечеринок, которыми обычно пользовались на Новый год, и даже купили праздничный торт. Кориолан еле выдавил из себя улыбку, потом расплакался. И тогда он рассказал им все. Потрясенные женщины застыли, как мраморные статуи.

– Когда уезжаешь? – спросила Тигрис.

– Утром, – ответил он.

– Когда вернешься? – спросила Мадам-Бабушка.

У Кориолана язык не повернулся сказать, что через двадцать лет. Ей столько не прожить. Если он и увидит ее снова, то уже в семейной усыпальнице.

– Не знаю.

Старуха кивнула и выпрямилась в кресле.

– Помни, Кориолан, куда бы ты ни уехал, ты везде останешься Сноу. Этого у тебя никому не отнять.

Кориолан задумался, не в том ли главная проблема. Оставаться Сноу в послевоенном мире просто невозможно. Вот куда его завела семейная гордость… Однако вслух он сказал другое:

– Я постараюсь стать достойным своего имени.

Тигрис поднялась.

– Пойдем, Корио. Я помогу тебе собрать вещи.

Он последовал за ней в свою комнату. Кузина не плакала. Кориолан знал, что она постарается сдержать слезы до его отъезда.

– Собирать особо и нечего. Мне велели надеть старую одежду, чтобы потом выбросить. Нам выдадут форму, предметы гигиены и все остальное. Я могу взять только те личные вещи, которые поместятся сюда. – Кориолан достал из школьной сумки коробку восемь на двенадцать и примерно три дюйма в высоту.

Кузены долго на нее смотрели.

– Ты должен выбрать по-настоящему памятные вещи.

Фотографии матери с младенцем Кориоланом, отца в военной форме, Тигрис и Мадам-Бабушки, несколько снимков друзей. Старый отцовский компас в медном корпусе. Завернутый в оранжевый шелковый шарфик диск розовой пудры, который раньше лежал в серебряной пудренице матери. Три носовых платка. Почтовая бумага с фамильной монограммой Сноу. Корешок билета на цирковое представление с печатью арены. Осколок мрамора, подобранный после бомбежки. Сейчас Кориолан понял, что чувствует «ма» Плинт, чей прежний мир сжался до размера полки с безделушками из Дистрикта-2.

Спать они не ложились. Кузены отправились на крышу и смотрели на Капитолий, пока не начало светать.

– Ты был изначально обречен на провал, – сказала Тигрис. – Голодные игры – чудовищное, несправедливое наказание. Разве может хороший юноша вроде тебя соответствовать их требованиям?

– Не вздумай такое говорить! Это опасно, – предупредил Кориолан.

– Знаю, – ответила кузина. – И это тоже неправильно!

Кориолан принял душ и оделся в поношенные школьные брюки, вылинявшую футболку и старые шлепанцы. Выпив на кухне чашку чая, он поцеловал на прощанье Мадам-Бабушку и бросил последний взгляд на свой дом.

В холле Тигрис дала ему старую шляпу и отцовские солнечные очки.

– В дорогу.

Кориолан сразу понял, что она предлагает ему маскировку, и с благодарностью спрятал кудри под шляпой. Кузены молча дошли по пустынным улицам до призывного пункта.

– Я оставляю тебя с кучей проблем, – охрипшим голосом сказал он. – Апартаменты, налоги, Мадам-Бабушка. Прости меня! Если не сможешь, я пойму.

– Тебе не за что извиняться, – заверила Тигрис. – Напиши, как только выдастся минутка!

Они обнялись так крепко, что у него лопнула пара швов. Затем он вошел в призывной пункт, где толпились сотни три жителей Капитолия, ожидая начала новой жизни. У Кориолана вспыхнула надежда: вдруг его не возьмут по состоянию здоровья? Потом он ужаснулся. Какая судьба ждет его тогда? Публичный позор? Тюрьма? Директор Хайботтом не уточнял, но следовало готовиться к худшему. Впрочем, медосмотр прошел успешно, швы на руке сняли без лишних вопросов. Стрижка под машинку избавила от приметных кудрей, и Кориолан почувствовал себя чуть ли не голым, зато любопытные взгляды прекратились. Он переоделся в новехонькую военную форму, получил вещевой мешок, набор для гигиены, бутылку воды и сэндвичи с мясным паштетом в дорогу. А под конец подписал стопку бланков, в том числе распоряжение отсылать половину его скромной получки Тигрис и Мадам-Бабушке.