Алексей Калинин - Ведарь

Я же кинулся к слабо шевелившемуся оборотню. Тот понемногу перекидывался в человека.

— Добей меня, я так устал быть злом! — попросили разбитые губы.

— Ты ещё можешь жить! — я попытался поднять тяжелое тело.

— Я не хочу, добей и уходи, иначе все взлетит на воздух, — прошептали губы.

С влагой на глазах я достал последние иглы. Две погрузились в заплывшие глаза, одна вошла в сердце, когда я приставил последнюю ко лбу, то услышал слова, введшие в ступор.

— Спасибо, сын!

Но руку уже не остановить…

Тело вырвалось, прокатилось по обломкам шкафа, и застыло. Я же остался сидеть, ошарашенный услышанными словами. Перед смертью вряд ли будут лгать.

Поднялся и перевернул на спину…

Передо мной лежал отец…

Израненный, окровавленный, мертвый…

Как же так?

Помутилось в голове.

Перестаю осознавать, кто я и где нахожусь. Снова накрывает слабость. Выстрелы за окном стихают. Раздаются далекие крики.

Женщина что-то кричит мне в лицо, сухонькие руки трясут за плечи.

Колоколом гудит: «Спасибо, сын!»

Как много крови, хотя и больничная палата, но не должно же быть столько. Это неправильно.

Три трупа. Что в моей руке? На вытертый линолеум с глухим стуком падает арбалет.

В разбитое окно я вижу уходящего зверя. Фигура, покрытая черной шерстью, размывается на крытых рубероидом крышах. В закатных лучах зверь скрывается за раскидистой липой и пропадает из виду. Как я мог промахнуться?

Обвалом грохочет: «Спасибо, сын!»

— Саша, нужно уходить! Да очнись же ты! — слова женщины проникают сквозь вату окружающей реальности.

Дикий визг медсестры и следом шлепок тела, ушедшего в бессознательную черноту.

Кровь на стенах, потолке, моих руках. В палату заглядывают любопытные пациенты, все больше криков. Одного тошнит на пороге.

Раскатывается громом: «Спасибо, сын!»

Женщина выдирает из косяка торчащую деталь и захлопывает дверь. Спинка стула втыкается под ручку. Поднимает какую-то тряпку с земли.

Отец… с четырьмя иглами…

— Очнись! Прыгай в окно! — женщина подталкивает кулачком в спину.

Оскальзываюсь на луже, и в мои глаза упирается насмешливый взгляд мертвых глаз. На обнаженном плече ещё виден обрывок погона, две прапорщицкие звездочки. Локоть скользит по темнеющей алой кляксе.

— Вставай же, увалень!

Торчащие щепки рамы, осколки стекла на подоконнике. Снизу трое мужчин смотрят на нас.

Гремит пушечным выстрелом: «Спасибо, сын!»

Гулко бухают в дверь, в пятно крови шлепается щепка, в образовавшейся щели дергается лезвие пожарного топора.

Закатные краски окрасили в кровавый цвет, деревья, кусты, здания. Ещё хлынули в больничную палату, расплескавшись по лежащим телам.

— Прыгай же! — раскинув руки, шагаю с четвертого этажа.

Раскалывается небо на куски: «Спасибо, сын!»

Подхватывают сильные руки, носком бьюсь о твёрдую землю.

— Ловите! — крепыш с короткой стрижкой хватает какой-то предмет сверху.

Падает сухонькая женщина, её ловит здоровенный мужик. Я безучастно взираю на происходящее.

— Сейчас будет взрыв, бежим! — визжит женщина.

Парни подхватывают мое тело, я болтаюсь как в детстве — между мамой и папой, женщина с мужчиной бегут рядом.

— Вон они!!! — дикий рев сверху и тут же взрывная волна швыряет нас на землю.

В голове молотом бухают два слова: «Спасибо, сын!»

Ребята подхватывают под руки и тащат вперед, сзади раздаются крики ужаса и боли. Мы мучительно долго бежим по твердому асфальту, пока не подбегаем к стоящей машине. Какие-то вещи падают в багажник.

В машину. Мотор завелся. За рулем молодой парень в тельняшке.

— В Медвежье! И побыстрее! — рыкнул грузный мужчина, не отрываясь от зеркала заднего вида.

— Ты как? — поинтересовалась суховатая женщина.

— Вы кто? — спросил я в ответ.

— Похоже, наш великий герой повредился умом! — сказал крепыш.

— После такого взрыва недолго поймать контузию! — авторитетно заявил солдат за рулем. — У нас в учебке, когда рядом граната упала, три солдата неделю в себя приходили. А это вы взрыв устроили?

— Нет, что ты, там произошла утечка газа, а мы постреляли от радости, что вот эта милая женщина так быстро поправилась! — быстро сказал грузный мужчина.

Падает волна цунами: «Спасибо, сын!»

— Почему он меня сыном назвал? — спросил я у женщины.

— Да потому что это твой отец, и он всегда оказывался рядом в трудную минуту. А я так и не смогла угадать, что это он. Эх, Сашка, какие же все-таки бывают слабые люди! — женщина подперла ладошкой щеку и уставилась в окно.

Извергается вулкан: «Спасибо, сын!»

Вокруг люди, я чувствовал их запах, но в то же время был так одинок. Ощущал себя маленьким, меньше личинки колорадского жука на бескрайнем картофельном поле, а на меня катились огромные шары. Сталкивались с грохотом над головой, и плыли дальше, большие, задумчивые. За ними следующие, и нет им конца и края.

Нет на свете ничего лучше, чем вернуться в родной дом. Нет на свете ничего лучше, чем помыться в баньке после трудного дня, смыть с себя всю накипь злости и людского недовольства.

Вернуться в оазис, где можно перевести дух и подготовиться к новому походу. Забраться под привычное одеяло и оставить за ним все страхи и ужасы.

Мимо проносились деревеньки, поля, посадки. Солдат довез нас до деревни, на дороге торчал синий знак «Медвежье». Несколько домов, мы подъехали к тому, на коньке которого красовался разноцветный дракон. Радостно завизжала крепкая деваха, выбежавшая из соседнего дома, она кинулась темноволосому парню на шею. Тот обнимал её, шептал что-то ласковое. Солдат уехал, оставив нас посреди улицы. Женщина усадила меня на лавочку у забора. Грузный мужчина отправился вдоль по улице, а влюбленная парочка ушла в соседний дом.

— Любовь, что же поделаешь? — обратился ко мне крепыш.

— А кто это? — спросил я вместо ответа. — И ты кто такой?

— Всё понял! Не волнуйся, сиди и дыши воздухом! Сейчас вернется Михалыч! — парень отошел к дому с драконом.

Облака на горизонте скрыли солнце, и небо превратилось в голландский сыр, темнели прорехи туч. С другого края выплескивался темнеющий край, угрожающий раскидать по небосклону мерцающие точки далёких звезд.

Пропавший куда-то грузный мужчина подъехал на сиреневой «девятке».

— Мария, сажай Сашку назад!

— Саша, аккуратнее! Пригни голову. Михалыч, ты уж сильно-то не гони! — женщина села на переднее сиденье.

Её глаза встревожено смотрели на меня. Я не понимал этого взгляда — вроде все было нормально. В зеркало заднего вида я видел озадаченные глаза водителя.

Мы подъехали к дому выкрашенному суриком в какой-то деревне. Я не узнавал местности, кругом всё было незнакомым, но где-то в глубине мозга ныло чувство дежа-вю, словно я здесь уже был. В двухстах метрах от нас чернел сгоревший дом, потемневшая церковная маковка с покосившимся крестом лежала возле арматурного забора. Я вылез наружу, осмотрелся по сторонам.