Дарья Еремина - Живой проект [СИ]

— Миша, почему мне кажется, что вы знаете что делать? — спросила Юлия Владимировна, когда они вышли.

— В смысле, что делать?

— Что делать, чтобы все исправить.

— Юлия Владимировна, это был тяжелый день, давайте его закончим.

— Я впервые увидела вас в кругу… друзей. Но даже среди них вы не стали более открыты и более… откровенны.

Михаил усмехнулся, оборачиваясь к спутнице. Когда-то давно он считал ее лишь функцией, но потом понял, что отец оставил для него в юридическом департаменте если не друга, то соратника. Он не стремился к дружбе и пониманию и мало кто настаивал на этом в его адрес. Тем удивительнее было внимание этой наблюдательной и неглупой женщины.

— Мы одного поля ягоды, Юлия Владимировна. Не думаю, что я менее откровенен, чем вы. Или более закрыт. Или что знаю и понимаю больше вашего.

— Поговорите со мной, Миша. Хотя бы еще немного — полчаса. Я буду жалеть об этой возможности, если упущу ее. Мы делаем сейчас противоречивые вещи, совершаем неоднозначные поступки. Мне нужно понять вас, чтобы продолжать оставаться эффективным руководителем. Мне становится все сложнее молча выполнять команды, не понимая их конечной цели.

Они остановились перед лифтом. Михаил нажал кнопку вызова.

— Хорошо. Спецподарок от корпорации: полчаса личного времени президента, — проговорил он серьезным тоном, вызвав смех спутницы.

Их разговор уложился в отведенное время, но, выходя из ее номера, Михаил не был уверен, что цель Юлии Владимировны понять его, достигнута. И все же он был благодарен ей за этот разговор, для него самого ставший возможностью выговориться.

— Так что вы хотите услышать?

— Мы говорили о политике.

— Нет, Юлия Владимировна, мы не говорили о политике, — усмехнулся Михаил. — Возможно, так показалось Катьке. Пусть так и остается.

— О чем же мы говорили?

— Об иллюзиях. В том числе моей милой одноклассницы. И предвосхищая ваш следующий вопрос, отвечу: да. Иллюзиях, что все плохо, что миром управляют политики, а они, в свою очередь, поголовно дураки и воры. С этим спорить не буду, но иного мы не заработали. Мы говорили о нищете и вымирании, и я жалею, что сорвался, признавшись, что считаю этот процесс правильным и закономерным. Но, наверное, сильнее всего я устал именно от поддержания горы иллюзий. Ежедневного, многогранного наслоения иллюзий для себя, окружающих, близких, мира. Вполне закономерно, что Катька взъелась на меня за то, что я (вспомните ваше замечание у лифта) стал на долю секунды открытие и откровеннее. Возможно, об этом после моего ухода или даже до, пожалеете и вы.

— Так вы знаете, что делать?

— А вы слышите меня?

— Мне кажется — да.

— А мне так не кажется. С чего вы решили, что нужно что-то делать? С чего вы решили, что можно что-то сделать? То, что мы заполонили эту планету своим видом, совсем не значит, что мы здесь что-то решаем. И уж тем более не значит, что можем идти наперекор самой жизни, «исправлять» ее решения так, как нам кажется верным. Я не могу сказать Катьке, что человечество стало избыточно, и случилась кальдера. Не могу сказать, что этого стало недостаточно, и люмпены продолжают пополнять кладбища. Не могу сказать ей, что женщины перестали рожать, потому что вселенной это не нужно. Что функционал основного населения уже давно не соответствует требуемым критериям. Что настало время нового вида и отец его — Гото, а мать — Вика. И что последнее, против чего я открыто выступаю — подключенцы — это именно та новая раса, что угодна Земле. Но если я признаю это, то просто умру. Умер бы…

— Если бы не полюбили одну из них?

— Если бы в принципе не полюбил. А уж кого — это похоже на провидение, закономерность которого столь очевидна, что я могу быть лишь благодарен, что все еще нужен этому миру.

— То, что вы говорите, это слишком странно и страшно. И то, что вы в это верите — еще страшнее. Я не знаю, поверю ли вам сама, но понимаю, что об этом действительно не стоит говорить таким, как Катя.

— Как большинство, — поправил Михаил.

— Я совершенно не об этом спрашивала, — Юлия Владимировна несколько нервозно закрыла жалюзи в окнах и обернулась к Михаилу, сидевшему на краю кровати, уперев локти в колени. Она не была уверена, что рада видеть его, слушать и слышать. На долю секунды она согласилась, что стоило оставить его тем человеком, определения которого она уже не могла вспомнить. Михаил понял, что вероятно совершил ошибку. Он поспешил поправиться:

— Простите, Юлия Владимировна, я скорее ответил себе, чем вам. И благодарен за то, что вы мне это позволили. А вам я могу ответить одно: я не знаю. Я такой же, как вы. Я так же вырос в стране без идеологии, в мире без морали, на планете, где добро и зло — лишь точка зрения, не имеющая значения. В мире миллионов иллюзий и не случайно закрытых дверей. Я действительно не знаю, не могу и не хочу знать.

— Но почему? Вы же на самом деле можете значительно больше, чем мы! Чем мы все!

— Потому что это неважно! Ни для меня, ни для страны, ни для Земли в целом.

— Господи, так что же тогда важно? Что имеет значение?!

— Для кого?

— Ну, хотя бы для вас, Миша. Вы руководите и, что уж там, фактически владеете и управляете серьезными активами, имуществом и людьми. Мне хочется верить, что для вас имеет значение нечто большее, чем сытый желудок.

Михаил задумался, устало потирая виски, и не смущаясь своей слабости перед этой вопрошающей в отчаянии женщиной.

— Быть в состоянии соответствовать возложенному на меня функционалу.

Она тряхнула головой. Михаил никогда не видел этого жеста у главы юридического департамента, он был ей абсолютно несвойственен.

— Вы говорите как живой проект! Какому функционалу?

— Я пытаюсь это понять каждый раз, когда принимаю решения.

Его ответ, произнесенный с легкой улыбкой, обнажающей абсолютную искренность, практически взбесил собеседницу, но она вовремя взяла себя в руки. Поправив прическу, она неопределенно повела ладонью. Лишь голос выдал ее растерянность:

— Спасибо, Миша. Я попробую понять вас. Не обещаю, что получится, но я постараюсь.

— Доброй ночи, Юлия Владимировна.

Петр проснулся посреди ночи, хотелось пить. Аккуратно выбравшись из-под Ольги, он потянул затекшую спину и осторожно вышел.

Напившись, он захватил с собой стакан воды и пошел обратно, но замер в гостиной. Поставив стакан на столик, Петр собрал с пола то, что Ольга выронила из его «шкатулки чудес» и осмотрелся. Принеся из кухни табурет, он вынул одну из пластиковых реек в подвесном потолке и спрятал коробку там. Вернув табурет на место, Петр захватил воду и вернулся в гостевую комнату, где тревожно и некрепко спала Ольга.

— Петька, — простонала она, открыв глаза, — боже, Петька!