Ольга Ворон - Сезон охоты на единорогов

В давно не ремонтированном помещении с побелкой, свисающей с низкого потолка серыми хлопьями, и стенами, устланными мозаикой растрескавшейся краски, всего и стояло-то два стеллажа — один с продуктами, другой с промтоварами, а между ними — крепко сколоченный из досок прилавок. Скудные запасы действительно важных съестных припасов перемежались яркими обёртками иностранных шоколадок и конфет. Тоска вымирающей русской деревни во всей своей красе.

Пока невидимая мне за стеллажами продавщица суетилась где-то в подсобном помещении, скрытом за фанерной перегородкой, я присматривал гостинцы для Чуды. Ребёнок всё-таки. То ли шоколадкой побаловать, то ли, вот, зефирок взять.

И вдруг осознал, что не один стою в торговом зальчике. Кто-то — неведомо кто — оказался опасно близко! Так, что через шаг уже — дистанция атаки!

Я резко развернулся, отшатываясь в сторону заранее. Собрался для боя.

И настороженно замер, ничего не предприняв.

На широком подоконнике сидел дедок, лет за сто. Сухой, с крученой временем спиной, длинной тощей бородой и хилыми сгустками седых волос на черепе.

Меж нами всего и было-то метра три, а никакого чувства Присутствия не возникло. Даже вед высокого уровня, скрывая свою силу, всё равно в окружающем мире оставляет след, мягкий фон своего могущества. А тут — тишина. То ли и вправду, человек, то ли моя судьба дальше будет незавидной…

Дедок хитро щурился на меня и стискивал в узловатых крепких ладонях посох. Ни палку какую, ни костыль, ни трость, а самый настоящий посох. С тяжёлым бронзовым набалдашником поверху и усиленным металлом нижним краем. Такие посохи у обычных людей не встретишь. Да и среди моих братьев не всякий за такой возьмётся. Вроде прост да лаконичен, а в сущность заглянешь, и сразу ясно, что дерево на него пошло не абы-какое, а горный можжевельник, и так — долгими ровными стволами, — он растёт не повсеместно, а только под приглядом знающих людей. Точнее не-людей. Да и не в этом мире.

Дедок усмехнулся, став на миг похожим сам на сморщенную дубовую кору, и поманил меня пальцем. Жест бесхитростный, никакой магии в нём, никакой ворожбы, а только всё равно меня сразу стронуло с места. Вроде и старость уважить, и повод подступить к окну да глянуть — что там да как.

— Ну, привет, страничек, — насмешливо прошамкал дедок, кладя подбородок на скрещенные на посохе руки. — Ты это… по делу тут, али от дела?

За стеклом мир оставался спокоен. Летняя жара, солнце припекает, дрожит лёгким маревом накалившийся воздух, бездвижны стоят деревья и пыльная трава. И «привратник» внутри молчит, не видя в этом летнем покое ничего, что могло бы встревожить опасностью.

Внутри чуть отпустило. Даже если дед и из наших, он явно не собирался нападать сам. А других поблизости не было. Ну или рядом вед такого уровня, что страшно подумать! Но такие обычно на мелких тархов, вроде меня, не размениваются.

Успокоив себя этим, я расстегнул пряжку поясного ремня и спустил рюкзак на пол.

Пристроился рядом, спиной вжимаясь в стену, чтобы видеть и зал, и краем взгляда — улицу за стеклом. Ну и странного деда, естественно.

— От дела, — наконец, отозвался я.

Дедок опять сморщился, словно кислятины объелся, и кашлянул в кулак:

— А чего так? Послужить, что ли, некому? Послушать кого?

Я бросил короткий взгляд на хитрого деда и демонстративно перенёс внимание на полки витрины с шоколадками.

— Отпуск у меня, — коротко отозвался я.

«Послужить», «послушать» — эти слова, конечно, и в человечьем обыденном лексиконе есть, но тэра-то их применяют в особом значении. Как сейчас. Итак, дед — один из наших. Что он тут забыл? По мою душу или эта встреча случайна? Один он тут или с десяток тархов укрылись в ближайших постройках, прикрытые мороком от хорошего веда?

— Отпуск, — недовольно пожевал губами дед, мрачно разглядывая меня. — А коли отпуск, то чего к мальчонке липнешь? Гуляй, куды шёл, а его от дела не отвлекай! Чай, он-то не прохлаждается!

Меня на миг оторопь взяла. Он о Чуде? Так, вроде, я его не отвлекал — сам навязался со своим «узнаю имя»! О Просо? Так я не липну же! Напротив, сразу, как понял, что он с мальчишкой заодно — оружие убрал и ушёл, не мешая. Так что не прав дед, как есть — не прав! Только подобрать слова, чтобы пояснить это, мне не удалось.

Агрессию, надвигающуюся на нас, как веретено смерча, я сперва почувствовал. Потом увидел.

Распаренный алкоголем крепкий мужик в засаленной майке и отвисшем трико ввалился в двери магазина, словно буйство природы. Глаза горят, кулаки чешутся, морда просит кирпича или чего пожёстче. И сразу к прилавку. Споткнулся, чуть не рухнул. И выпрямившись, зарядил в эфир такой чёрной матершиной, что даже я, не особо различая оттенки языковой магии, почуял, как зал вокруг стал зарастать чёрными кружевами недоли. На чью судьбу теперь рухнет эта червоточина, кто вляпается в её паучью ловушку? — кто знает. Не задумываясь о высоких материях, да и попросту — о своей судьбе, куда всё это однажды вернётся, мужик оставил кому-то неизвестному чёрный подарочек. Хорошо хоть, пьянчуга — просто человек и до полноценного проклятия не дорос, а так, только воздух испоганил, мелкую неудачу призвал.

Но на том не унялся.

— Верка! Твою душу-мать! Ты где, сучка крашенная?

Я быстрым взглядом обежал зал и мир за стеклом. На удивление, мир оставался в покое, лишь чуть дрожал возмущённый от проклятий эфир вокруг. Да дедок на подоконнике стал похож на нахохлившегося сыча, подобрался, сжался, словно это не кого-то неизвестного, а его лично обидели.

Пьяница, не обращая внимания на нас, махнул кулаком по прилавку и снова заорал в сторону подсобки, вызывая продавщицу.

— А ну! Ты где, куррррва? Щаз все космы белёные повыдёргаю!

Дед тихо кашлянул, обращая на себя внимание, и назидательно поднял вверх палец:

— Эй, уважаемый! Нельзя так обращаться к женщинам!

Но мужик, кажется, его даже не услышал. Грохнул ещё раз по прилавку.

— Верка, шалава!

И только тогда в подсобке что-то загремело, зашумело, и из темноты коридорчика за прилавок высунулась женская фигурка. И я как-то сразу понял, что в этот день судьба надо мной посмеялась, послав мне ещё одно Чудо. Хотя, нет. Это — не чудо. Это — Фея. Маленькая, тонкая, хрупкая, почти прозрачная на просвет, словно крылышко стрекозы.

Юная Фея с испугом жалась к косяку двери и от незаслуженной обиды поджимала губы. Веки её дрожали от волнения, и взгляд метался от грозного пьяницы до двери за его спиной. То ли в поисках выхода, то ли в ожидании помощи. И, казалось, больше ничего для неё не существовало в этот момент. И, как не жаль, но я не существовал тоже.

Нечаянная прядка спала на мокрый лоб, и девушка, боясь даже поднять руку, неуверенно пыталась сдуть мешающие волосы. Но те упрямо держались на месте.