Николай Андреев - Дорога в Лефер

Ричард ухмыльнулся, но кисло и очень злобно. Он-то знал, что это за сила, но толку-то? Всё ведь было потеряно ещё до их въезда в замок. Интересно, случайность ли то была — или эти проклятые доспехи тому виной? Что же за сила в них сокрыта? Или кому они так нужны? Хотя…

Извечное любопытство ко всему непознаваемому, однако, отступило на второй план. К чему оно, если вскоре всё кончится? Даже голоса, эти проклятые голоса, — даже они отступили, покинули разум Ричарда. И впервые за очень долгое время Магусу стало очень легко. Он расслабил свои руки и ноги, и удобно расположился на пучке соломы и лицезрел лишённые жизни камни появившегося из воздуха замка.

Орк сжал топор ещё крепче, хотя, кажется, куда уж? Но это был особый, мало кому доступный талант. Пальцы сжимали древко крепче, чем ладонь любимой.

Олаф оглядывался по сторонам, не выпуская из рук меча. То ли рукоятка, обмотанная кожаными ремешками, грела руку, то ли наоборот, а может тому виной был страх перед этим местом, — но ладонь Везучего была потной как в самый жаркий день. И это под холодным, пронизывающим до самой печени ветром.

И только Ричарду не было никакого дела до замка: он чувствовал, как приближается единственный его обитатель. Если так, конечно, можно было сказать. Магус первым не услышал даже — почувствовал его. А потом и все остальные услышали эхо, шедшее из донжона. И лишь после пришёл звук шагов. Топ-топ. Топ-топ. Топ-топ-топ. Сапоги ступали по гранитным плитам замковой лестницы. Топ-топ. Вот они уже раздаются из помещения напротив дверей… Они громкие, и эха уже не слышно.

Все напряглись. Олаф спрыгнул с телеги. Рагмар прикрыл командира своим телом, чтобы уберечь его от опасности. И только Ричард спокойно, буднично спрыгнул с повозки и заложил руки за спину, точь-в-точь как терпеливо дожидающийся часа испытании подмастерье.

Петли заскрипели. Хотя звучало это так, будто их металл нарочно заставили звучать громче, а может, даже магией создали этот звук, насколько искусственным он казался.

Вот краешек двери дрогнул, она подалась вперёд… Олаф положил руку на плечо Ричарда, но тот кивком головы велел ни о чём не волноваться, ведь…

Дверь отворилась наполовину, и вот уже тень, отбрасываемую этим человеком, можно было разглядеть…

Это был…

Рагмар вжал голову в плечи, готовясь к прыжку, когда ТОТ показался…

Олаф прищурил глаза, будто бы разглядел что-то, а точнее, кого знакомого…

— Учитель, — Ричард склонил голову в знак почтения.

— Ну здравствуйте, мой дорогой Ричард Магус, — произнёс Рудольф Дельбрюк.

Он поднял правую руку кверху, готовясь сотворить заклинание.

— А ну! — Рагмар оскалился.

Олаф окликнул Дельбрюка.

— Вот кто-то сейчас получит за…

Ричард и Рудольф посмотрели на Олафа одновременно.

Везучий сглотнул: ещё никогда столь ярко в глазах Ричарда не читалась фраза: «Не лезть, это моё дело». То же самое словно бы крупными алыми буквами было написано во взгляде Рудольфа. Здесь учитель и ученик были похожи как никогда. Но мало кто знал, что кое-что объединяло их сильнее, чем иное родство…

Учёба Ричарда шла быстрее, чем можно было надеяться — и всё равно она заняла годы. Вот он уже давно брил подбородок от жёстких волосков… А ещё — всё глубже уходил в книги.

Пит ему было нельзя: однажды он попробовал в компании с другими подмастерьями пивка, и потерял контроль над собою. Голову начали нещадно атаковать крики умирающих из прошлого, а в настоящем он спалил дотла телегу, оказавшуюся на пути домой…

Домой… Школа Дельбрюка действительно стала его родным домом. Здесь он общался с такими же, как он: сражающимися против мира и лишёнными право на победу и поражение. Ведь мир победить всё равно было нельзя, а проиграть значило потерять самое себя. И все маги сражались, как могли. Но только Ричарду приходилось тяжелее всех. Как-то учитель сказал, что чем сильнее талант, тем сильнее давит мир.

— Но почему? — спросил от изумления Ричард.

— Таков закон равновесия. Чем сильнее ты можешь повлиять на мир, тем сильнее он бьёт по тебе. Всё просто, Вам, Ричард, так не кажется?

Рудольф отрастил короткие усики, слегка располнел и получил привычку ходить, заложив руки за спину. Порой он останавливался, тёр свой подбородок или пощипывал левый ус. В такие моменты в глазах его мелькало нечто страшное. Они становились бездонными, словно небесный океан, и столь же тёмным. А ещё — они сверкали отточенным лезвием стального клинка. И не было ничего страшнее того блеска. Потому что холод в нём и бездушие сочетались смертью. Все уже знали, что к учителю в такое время лучше не подходить. Он всё равно не отвечал на вопросы, устремив всё своё внимание вглубь собственной души. Но потом во взгляде его просыпалась жизнь, лёд таял, тёмное море (или море тьмы?) высыхало, и жизнь продолжалась…

Продолжалась ли?

Ричард не любил хвастаться, но именно он среди всех учеников и подмастерьев чаще всего общался с учителем. И, возможно, именно Магусу удалось пробраться в дебри души Рудольфа Дельбрюка. Если таковая осталась у этого человека.

Он никогда не любил говорить о своём прошлом, точнее, о годах до основания им этой школы. Так, отделывался общими фразами, ну вроде «когда я был молодым, всё было иначе…», но так ведь любой взрослый человек говорит, не так ли?

Но вот однажды Ричард сидел в кабинете Рудольфа, когда тому принесли письмо… И письмо это было от уже не жившего на свете человека. Дельбрюк, обычно выпроваживавший из помещения всех посетителей и запиравшийся изнутри до утра, на этот раз Ричарда выгонять не стал.

Он прочёл письмо и отложил его в сторону. Поднялся со стула, обитого красной парчой, походил взад-вперёд. Уставился в окно. И ещё — он молчал, и молчание это было красноречивее выступления любого герольда. По щеке его заскользила капелька влаги. Ричард готов был поспорить — солёной влаги.

— Знаете, Ричард, какая судьба постигла семерых моих учеников за последние пятнадцать лет? — он спрашивал, стоя к Магусу спиной.

— Они погибли? — едва слышно спросил Ричард.

Горло свело судорогой, говорить было трудно как никогда.

— Можно и так сказать, — вздохнул Рудольф.

Что-то стукнуло по стеклу с той стороны. И ещё раз. И ещё. Это дождь это просто дождь. Он был, наверное, холодным, этот ноябрьский дождь, очень холодным — но он был кипятком по сравнению с голосом Дельбрюка.

— Только двое из них пали в бою, одного скосила лихорадка. Разгорячённый, Анри выпил воды в полдень, и уже вечером он умер… Остальным повезло куда меньше. Они сошли с ума.

Комната наполнилась тенями, которые отбрасывали растекавшиеся по окну ручейки.