Стас Иванов - Организм 2.0 [СИ]

Протисты отказались умирать от голода и гнить. Их клетки не гнили, ибо формально они были живы. Перестроенные микроорганизмом тела не нуждались в пище — энергией их обеспечивал сам протист. Зараженные были почти мертвы, но в них еще теплилась жизнь, насильно поддерживаемая в телах носителей неистребимым микроорганизмом.

Людям же пришлось гораздо хуже. Несмотря на то, что использованного для зачистки ядерного оружия было недостаточно, чтобы спровоцировать ядерную зиму, его применение привело к неожиданным последствиям. Потрясения земной коры вызвали массовое извержение вулканов, выбросивших, а возможно, и продолжающих ежедневно выбрасывать в атмосферу тонны кубических метров пепла. Серые, непроницаемые для света облака в считанные дни затянули небо, погрузив мир во тьму и холод. Ирония судьбы — стремясь спасти себя, люди сами же уменьшили свои шансы на выживание.

С момента, как посерело небо, прошло пять лет. Сколько на Земле осталось живых — доподлинно неизвестно. Впрочем, автор этих строк может смело утверждать о девяти тысячах трехстах двадцати трех живых, обосновавшихся на острове Валаам на Валаамском архипелаге островов. Изначально нас было около шестидесяти тысяч — несколько сотен местных, большей частью монахов, и чуть больше пятидесяти девяти тысяч беглецов. Первая и самая страшная зима унесла половину. Часть умерла от голода и болезней, часть предпочла расстаться с жизнью добровольно. После второй зимы нас стало на десять тысяч меньше. Третья, четвертая и пятая забрали всего десять тысяч человек — мы довольны таким результатом. Кое-как, но мы научились выживать.

Не берусь сказать, скольких из нас унесет следующая, шестая зима. Знаю лишь одно — нас станет меньше. Возможно, намного — люди вконец отчаялись, и в общине вновь начали проявляться суицидальные настроения. Безысходность — она завладела умами людей, она витает над общиной в виде серых, непроницаемых для света облаков.

И почему мы отчаялись, автор этих строк может утверждать наверняка: последний радиообмен с Финской и Петрозаводской общиной состоялся два года назад. С тех пор радиостанция не смогла поймать больше ничего, кроме треска белого шума эфира. Наверное, мы последние живые девять тысяч человек на тысячи километров вокруг. А возможно, мы последние живые на всей Земле. Последние девять тысяч триста двадцать три человека, окруженные миллионами носителей токсоплазмоза…

Протяжно выдохнув, Долин засунул ручку в нагрудный карман легкой полу-военной куртки, закрыл тетрадку, почесал покрытую недельной щетиной щеку и чуть сдвинул вверх натянутую по самые брови шапочку. Встав со складного стульчика, стоявшего на вершине открытой, без крыши, сторожевой вышки, расположенной на скалистом берегу острова, он оперся о перила и вгляделся в бесконечную гладь серых вод Ладожского озера.

Дежурить он любил. Занятие это пусть и бесполезное — до ближайшего берега двадцать два километра, и протисты вряд ли пожалуют в гости, — зато можно остаться наедине с самим собой. В поселке же Акимов обязательно найдет, чем занять свободную пару рук. Да и взгляды поселян… они раздражают. Все смотрят одновременно и как на чумного, и как на кого-нибудь мессию. То шарахаются прочь, то подбегают и, заискивающе заглядывая в глаза, просят о чем-нибудь. Найдешь то? Найдешь сё? Угу, как будто это так просто… А когда отвечаешь на все просьбы твердым «нет», заискивающие взгляды вмиг превращаются в подозрительные, завистливые и злобные.

Хотя Долин прекрасно понимал этих людей и знал, какие мысли скрываются за их взглядами.

По второму закону поселения за воровство всегда полагались расстрел или изгнание с острова. В случае, если приговоренный выбирал изгнание, два бойца с оружием сажали его в лодку, отвозили к ближайшему берегу и выпихивали в воду. А ближайший берег — это поселение городского типа Сортавала, где обитает немало протистов. Вернуться обратно на остров приговоренный мог лишь в случае, если ему удастся принести что-нибудь ценное для общины.

До начала декабря первой зимы, когда воды озера еще не сковал лед, лодка отправлялась к Сортавале тридцать пять раз. На берег осмелились выйти всего десять человек. Остальные решили вернуться на Валаам и быть пущенными на корм свиньям — в мертвом, естественно, виде.

Девять первых смельчаков, отправившихся в Сортавалу, так и не вернулись. Зато это получилось у десятого — Алексея Долина. При этом он принес консервы, батарейки и медикаменты. Солдаты в лодке, обязанные два часа дожидаться возвращения приговоренного, чуть не слегли с инфарктом, когда с берега какой-то протист (а другого и быть не могло) помигал им фонариком. Пришлось потратить немало времени и нервов, чтобы убедить их подплыть поближе к суше.

С тех пор еще несколько десятков человек пытались совершить рейд в Сортавалу. И по собственной воле, и будучи приговоренными. Однако через месяцы провальных попыток стало ясно, что уйти на сушу и вернуться живым способен лишь Долин. И сколько бы Алексей ни объяснял, как избежать внимания мертвецов, все вышедшие на берег неизменно пополняли ряды врага.

Вот и начали ходить слухи, что Долин чуть ли не мертвец, потому его не трогают. Дескать, чуют своего.

Но Долина нисколько не расстраивало, что его избегают. Сам он никогда не стремился быть в центре внимания. Он всегда был необщительным и угрюмым. На его лице редко появлялись эмоции, он никогда не шел первым на контакт, и люди обычно отвечали ему взаимностью.

Иногда он мрачно усмехался, находя сложившуюся ситуацию крайне забавной. До пандемии его не замечали и избегали живые люди, а после начала конца света оказалось, что он не особо интересен даже мертвецам.

Правда, в новой жизни его способность быть незаметным сослужила ему добрую службу. Он стал вторым, негласным лидером общины, к его мнению прислушивались, оно имело немалый все. Но самое главное, он никогда не голодал — у него имелась пара-тройка схронов с калорийной пайкой.

Однако же Долин отдавал себе отчет, на какой именно идет риск, отправляясь в Сортавалу. Он не был наделен мистической силой растворяться в среде протистов, все было намного прозаичней. Будучи замкнутым и угрюмым молодым человеком, лишенным радости общения, он стал предельно рассудительным и наблюдательным. Именно его способность наблюдать и подмечать незначительные, на первый взгляд, детали и быстро анализировать ситуацию позволила ему вырваться из охваченного паникой Петербурга и вести довольно легкую по меркам общины жизнь. Впрочем, за возможность жить в тепле и комфорте он честно расплачивался тем, что несколько в месяц всерьез рисковал быть разорванным на части толпой мертвецов.