Дмитрий Володихин - Майорская дочка

Мать-майорша Сманова ходит в старинной шляпке с фрейлинской лентой, которую пожаловала еще ее матушке сама государыня императрица. Зонтик носит строгих цветов, но материал на него выписала аж с самой Земли.

Мать-попадья — вся в романтическом бело-розовом и непрерывно улыбается. Но улыбается она так мило и беззащитно, что все улыбаются ей в ответ.

Мать-дьяконица гордо воздевает зонтик травянистого шелка с вышитыми на нем драконцами, разевающими алые пасточки. Шляпку же носит алую с изумрудной искрою и серебристым отливом, каковой отлив модельеры изобрели всего пять лет назад. Обозначает он, по слухам, тончайший намек на тщательно скрываемую вольность мыслей. Мать-попадья, качая головой, вполголоса называет ее хищницей, но только при капитанше, потому что капитанша сейчас же отвечает: «И как только супруг ее терпит! Многострадальный отец дьякон, пошли ему Бог здоровья», — а майорша хмурится, поскольку не одобряет всяческие пересуды.

Мать-капитанша Дреева, смешливая и добрая, носит все в цветочек, так, чтобы цветочек был яркий, буйный, и чтобы рядом было еще пять буйных-ярких, но на другой манер. Славный град Чернигов, где она родилась, одарил ее непобедимой страстью к мальвам и макам, вишневой наливке и парфюму с ароматом вербены. То есть я, понятное дело, не знал, что это вербена, Дреева сама сказала, мол, вот, вербена же. Я родился и вырос на Земле, но откуда мне знать, как называются цветы, кроме самых понятных: о цветах все положено знать женщинам. Теперь мне ясно, как пахнет вербена, но вот как она выглядит, не скажу даже под пыткой…

Сестры-поповны признают только крупную клетку и плиссированные юбки, потому что они — интеллектуалки.

Разумеется, я разгляжу, каков зонтик и какова шляпка Маши. Не может быть, чтобы Господь Бог лишил ее вкуса, ибо она совершенна. Следовательно, и то, и другое будут великолепны.

Я увидел ее издалека. Ускорил шаг. Она улыбалась мне. Зонтик и… да… у нее вроде шляпка.

Точно помню, как потратил одно или два мгновения на разглядывание обоих предметов. Точно помню также и то, что оба мне понравились. То есть, конечно, я не разбираюсь ни в шляпках, ни в зонтиках. Но они не вызвали у меня раздражения и даже, кажется, радовали глаз.

Этого достаточно.

Секунду спустя я забыл напрочь цвет, узор, да все про них забыл. Но успел сказать:

— Они просто великолепны!

— Кто?

— Твои шляпка и зонтик.

— О! — воскликнула Маша в приятном смущении.

Я впервые осознал древнюю мужскую истину: да, мы не видим, как они одеты, но обязаны возвещать, что одеты они замечательно. Столетия будут утекать за столетиями, но никакая сила этого не изменит.

Как можно помнить всякую ерунду, когда смотришь на Ее лицо? Все время на лицо. Не на шляпку какую-нибудь, а в глаза! И на грудь немножко. Впрочем, нет, не такой я человек. Не пошляк и не повеса. Поэтому на грудь я не взглянул ни разу! В смысле, не больше двух раз. То есть, абсолютно не смотрел!

Я попробовал рассказать Маше, как мы чинили антиграв огневой поддержки в сезон дождей, по колено в грязи. Чинили-чинили, капитан Дреев даже слег с температурой. Фрикционы у антиграва менять — врагу не пожелаешь, ливень стоит стеной, мы промокли до нитки, а тревожной группе вылетать надо срочно. И вот мы его починили, здорово! Работает как часы.

Маша улыбается и поддакивает. Я отчетливо понимаю, что ремонт боевой техники интересует ее… умеренно.

Тогда я рассказал Маше, как на Земле, в училище, мы освоили комплекс дыхательных упражнений, который очень помогает, если противник…

Маша улыбается и поддакивает. Дыхательные упражнения из сферы единоборств, кажется, тоже не ее стезя. И… э-э…

Она делает легкое движение, приглашая взять ее под руку. Я не очень понимаю, то ли я ловко ответил на ее движение, то ли она как-то очень удачно за меня зацепилась, но… в общем… мы идем рука об руку, это вышло само собой, и нам чудо как хорошо.

Я издаю невнятное бульканье, пытаясь продолжить светскую беседу. Однажды в джунглях… на реке Сулатонг… мы с поручиком Роговским обнаружили громадную штурмовую винтовку… необычной пятнистой расцветки… и я уложил ее первой же очередью из кабанихи… Маша робко сообщает мне, что вызнала у попадьи рецепт пирога с бальными танцами. Оказывается, Машу научили их готовить в Санкт-Петербурге, в Смольном институте благородных девиц…

Мы бредем, восторженно дыша, по заколодевшей дороге от стрельбища к старому полигону. Ни с какой вышки нас не видно. Техника, конечно, работает, наблюдает за всем, что лежит от границы в сторону заставы на пять километров сплошной полосы. Но это же техника, а не живой человек, значит, вроде, никто и не смотрит.

Хорошее место: готический свод зелени над нашими головами, справа — цепочка озер, слева — ягодники. И никого: тишь, покой. Ветер и тот улегся по-собачьи, укрыв лапой нос.

Солидные дамы прогуливаются со своими супругами по местам более цивилизованным. Когда разрешает начальник заставы, они устраивают пикники на холмах, а то и выпрашивают транспорт до Покровца: там клубы, офицерские сады, губернский театр.

Но нам хорошо именно здесь. На старой неровной дороге. Не нужны нам клубы. А театры и сады, может быть, пригодятся, но чуть погодя…

Мы идем молча. Слова иссякли, слова только мешают. Немое наше хождение затягивается. И меня начинает мучить вопрос: уместно ли, имея в душе самые серьезные чувства, нанести барышне поцелуй? Или хотя бы слегка приобнять ее за… талию? Нет, конечно же, только за плечо! Не уронит ли подобная вольность чести офицера пограничной стражи? Да и как еще Маша отнесется…

Вот сейчас мы дойдем до во-он того дерева, и я легонько сожму ее ладонь своей. Да! Непременно.

Проходим дерево.

Но вместо того, чтобы выполнить свой план, я всего лишь неловко переспрашиваю ее:

— Смольный? Вы учились в Санкт-Петербурге? А ведь там такой красивый собор.

Чушь какая! Это после четверти часа молчания!

Маша останавливается, легонько сжимает мою ладонь своей и восклицает:

— Тысячу раз да! Знаете ли вы, что дипломное сочинение я писала именно о Смольном соборе?

Ее пальцы несколько мгновений держат мои. И я успеваю совершить ответное пожатие. Она смотрит на меня с трепетом.

— Там такое… кажется… особенное барокко… что просто… это барокко… — курс «Памятники мировой культуры в самом сжатом очерке», читанный нам, курсантам, чтобы мы, курсанты, не остались бескультурными чурбанами, силился прорваться откуда-то из глубин памяти, но Машин трепет уже передался мне с неотразимой силой, затопил все боевые палубы на крейсере моего сознания, и лишь рубка связи еще подавала какие-то невнятные сигналы. То ли SOS, то ли «перенести огонь на меня!».