Светлана Тулина - Сволочь [СИ]

В отличие от рваного голоса Селда тон у киборга спокойный, обыденный, как вчера, как позавчера. Механический такой. Ну а какой он еще может быть у машины? Сидит. Улыбается. Пьет свой кофе. Может быть, он действительно так ничего и не понял? Шеф не называл его ни по имени, ни по модели, программа не отслеживает все разговоры вокруг, если в них нет ключевых слов. А их в речи шефа вроде бы не было, только у Селда, но Селд как раз почти ничего не сказал конкретно. Только возмущался и требовал справедливости. Мог ли бонд догадаться по контексту? Пятьдесят на пятьдесят.

Могла ли программа среагировать на упоминание компании? Наверное, могла. Но с точно такою же вероятностью могла и не среагировать. Пятьдесят на пятьдесят. Те же самые.

Интересно, а если бы речь шла о тебе — сам-то ты что предпочел бы? Знать заранее и маяться неизбежностью — или до последнего строить планы, которым сбыться не суждено? Впрочем, какие планы, о чем ты, он не человек.

— Бедненький… Бондик, а я тебе конфеточек принесла! Твоих самых любименьких, с кофейной начиночкой…

— Спасибо, мисс Стелси, вы очень добры. Мне они всегда нравились более прочих.

Зубы у Ларта были стиснуты так, что ломило виски и ныло за ушами. И захочешь разжать, а не получится. И хорошо. А иначе он не сдержался бы и наорал на эту дуру, виноватую только в том, что дура.

— Ох ты ж бедняжечка… Жалко-то как, мальчики… А такой хорошенький, такой ласковый, конфеточки вот любил… Ну ты кушай, кушай конфеточки, я специально для тебя купила. Как девочки сказали про все про эти ужасы-то, так я сразу в магазинчик и сбегала. Хочешь, я тебе еще кофеечку принесу? Сладенького!

— Спасибо, мисс Стелси, вы очень добры.

А все-таки, какой из вариантов лучше? Какой тебе самому менее мерзок? Именно тебе, Ларт. Не ему. Тот, в котором киборг не знает об уготованной ему судьбе, или тот, где все он знает, но ведет себя так, потому что ему все равно? Машинам ведь все равно, правда? Тебя ведь это вполне устроило бы, да? Устроило бы?

Сглотнуть было так же трудно, как и дышать, но Ларт справился. Зрение сузилось до размеров экрана комма. Пальцы тыкались в клавиши, словно чужие. Клавиатура казалась горячей. Хорошо, что букв так немного. Хорошо, что бланки стандартные.

Фамилия, имя, должность. Номер карточки. Дата. Какое сегодня число? А, ну да. Календарь.

Повернуть голову к столу Селда оказалось очень трудно. Но не труднее, чем дышать. Главное, скользнуть взглядом выше их голов, не зацепиться. Не столкнуться, не спровоцировать. Дживс смотрит в упор, неотрывно, и ждет только сигнала, Ларт чувствовал его взгляд кожей. Извини, Дживс. Сигнала не будет.

Шеф — хитрая сука. И предусмотрительная. Угрожай он одному только Ларту — и был бы послан. С гарантией. Вот он и не стал. Круговая порука вяжет надежней. Удавка на горле, и рыпаться невозможно, потому что она не только на твоем горле.

Дата. Подпись.

По собственному нежеланию работать с…

И далее — несколько строчек эпитетов, после прочтения которых у адресата не останется ни малейшего желания подписать. И, возможно, возникнет желание убить. Вот и славно.

Маленькая добавочка от Маньяка, приятным бонусом в оформление.

Отослать. Распечатать.

— Привет, мальчики! Какой ужас, правда же? Бондик, мы все за тебя переживаем, очень-очень, правда-правда! И будем завтра держать кулачки, чтобы у тебя все-все-все прошло хорошо!

— Спасибо, мисс Элеонора, вы очень добры.

— А я тебе пироженку принесла. Ты ведь любишь с вишней?

Овца. Наверняка трясет своими обесцвеченными кудряшками. И глазки закатывает. Ей кажется, что так выглядит трогательнее. Хорошо, что зрение сужено и все вокруг отливает зеленым. Хорошо, что эта овца сбоку. Сбоку — не видно.

— Бондик, а вот я тебе кофеечку! Со сливочками!

— Спасибо, мисс Элеонора, спасибо, мисс Стелси, вы очень…

Вдохнуть. Выдохнуть. Встать. Выйти.

Молча.

И никого по пути не убив. Даже дверью не хлопнув.

Когда терять нечего — прятаться тоже больше незачем. Ведь так?

Нет. Не так.

Это тебе терять уже нечего. Тебе и только тебе, не другим. А они все, в сущности, неплохие люди. Ну, для людей, конечно. Пока что они не уверены в том, что ты сорван. Что ты разумен и что-то там себе чувствуешь. Пока что они цепляются за надежду, что ты все-таки просто машина, не более. Ну раз уж ничего невозможно поделать. И им так будет легче — пока у них остается такая надежда, возможность думать именно так. Так они смогут не считать себя убийцами.

Не такой уж плохой выход — сделать под занавес нечто хорошее для хороших, в сущности, людей. Единственный достойный. Вот и не надо. Вот и молчи.

Все привыкли судить о сорванных по DEX'ам, их больше количественно, да и срывы у них… не то чтобы чаще, но куда зрелищнее. Та сорванная «шестерка», к примеру, которую бонду однажды довелось наблюдать в момент собственно срыва, походила на газонокосилку, пошедшую вразнос в мясной лавке. Стены в фарше, требуха на люстре, клубничный джем ползет по рельсам. От самой «шестерки» тогда тоже мало что осталось, дексхантеры опоздали самую малость.

Бондов срывает не так. И свидетелей этих срывов вы не найдете — не потому, что шпионы всегда подчищают следы и убирают слишком любопытных или просто оказавшихся в ненужное время в ненужном месте. Просто бондам хватает мозгов сорваться так, чтобы этого никто не увидел.

Бонды палятся на другом. Не на срывах — на том, что поверили. На том, что забыли простую истину: люди всего лишь люди. Всегда. И они всегда поступают по-человечески. Даже друг с другом. Но особенно — с теми, кого они людьми не считают. И ребята эти, коллеги так называемые… бывшие (уже бывшие, да), — они еще не самые скверные. Они вовсе даже неплохие, это-то и есть самое паршивое. Неплохие настолько, что так и подмывает забыть — они тоже люди. И этим все сказано.

Они подозревают, конечно, иначе не отводили бы глаза. Но — не уверены на все сто. Вот и хорошо. Вот и правильно. Вот и дальше пусть будут не уверены. Тебя завтра не станет, а им ведь с этим еще жить и жить.

Что же все-таки сработало триггером, Ларри? Поздно спрашивать, даже если бы бонд и решил поступить по-человечески, наплевав на других. Ты ушел. Правильно. Не надо подвергать искушению нечеловечность тех, кому нечего больше терять.

И все-таки — почему?

И почему ты так долго молчал, если понял давно, а ты ведь не дурак, Ларри, ты должен был понять почти сразу. И молчал. Долго. Так долго, что даже бонд тебе почти что поверил. Так что же тебя сорвало, Ларри, что послужило последней каплей? Что я такого сделал, что тебе оказалось проще написать докладную, чем просто сказать три коротких слова: «не делай так»? Три коротких слова, Ларри. В докладной слов наверняка было больше, намного больше, ты терпеть не можешь писать, но на этот раз не поленился.