Артем Кочеровский - В плену реальности

У двери ждал отец Ксении. Инженер больше не выглядел примерным служащим. Сальные волосы на голове сбились в кучу, носы грязных ботинок выглядывали из-под спортивных штанов, пальто было одето поверх майки-алкоголички. Он смотрел на хантера, будто потерявшийся на улице щенок.

— Она снова в игре? — спросил Горький, открывая дверь.

— Нет, но всё стало гораздо хуже! Она будто сошла с ума! Осыпает нас матами и проклятьями, а через секунду валяется в ногах, умаляя отдать браслет. Ещё через минуту она бежит на кухню и хватается за нож. Я в жизни не поверил бы, что когда-нибудь услышу слова угроз от собственной дочери!

— Это обычная реакция на отказ от игры.

Горький занёс пакеты в квартиру, отец Ксении двинулся следом, но хантер развернулся и перекрыл собой проход.

— Позвольте мне войти, Михаил! Вы должны сказать мне, что делать!

— Ничего я тебе не должен. Я предупреждал, что вытащить человека из игры — это лишь пол дела. Теперь твоя задача — создать ей условия любви и гармонии. Мир на Таре — рай по сравнению с Землей. Она напугана. Она боится, что больше никогда не испытает радости бытия там. Как наркоманы боятся отказаться от ширки и смирится с тем, что больше никогда не полетают.

— Но, что мне нужно делать? Как мне помочь ей?!

— Я вытаскиваю людей из игры, а что с ними происходит дальше — не моя забота, — Горький захлопнул дверь. — Сходи в центр помощи игрозависимым… если их ещё не все прикрыли.

Отец Ксении ещё несколько раз постучал в дверь и позвонил на телефон, но Горький уже открыл первую бутылку и налил. Он лучше других знал, как паршиво чувствует себя человек без игры.

К окончанию второго дня вне игры вычищенная ранее кухня стала похожа на притон. Полупустые бутылки стояли на столе, полу и подоконнике. Трёхэтажной стопкой на плите лежали коробки из-под пиццы, под потолком плотной завесой висел табачный дым.

Горький сидел на стуле, будто птица на жёрдочке — прижав колени к груди и обхватив их руками. Лицо опухло, а на щеках отросла щетина. Пьяные глаза был обращены к встроенному в стену экрану, но смотрели сквозь него. В пустоту.

С интервалом час-полтора на столе вибрировал телефон. Горький смотрел на номер и нажимал кнопку «игнорировать». Последний раз он разговаривал с отцом Ксении три часа назад. Или это было прошлым вечером? Горький плохо помнил тот разговор. Среди шума бьющейся посуды и грохота падающих предметов он слышал вопли девчонки и её родителей. Он слышал, но не слушал и продолжал твердить в трубку, словно мантру, что реабилитацией он не занимается. В какой-то момент мужской голос стал отчётливее остальных, хлопнула дверь. Кажется мужчина вышел на лестничную площадку. Он всхлипывал, подбирая носом сопли и молил о помощи. Горький был уже достаточно пьян, чтобы послать его в задницу и повесить трубку.

Минул ещё один час, по телеку начались новости. Главным событием стало происшествие на площади во время протестного митинга. Зрителем показали кадры, как разъярённая толпа наступает на живое заграждение перед администрацией, затем кадры с квардракоптера прерывались, и следовал неразборчивый монтаж из двухсекундных отрывков с непонятных ракурсов. Репортаж закончился трагической новостью. Помимо четырёх человек, погибших во время самообороны силовых спец служб, мёртвым был найден и лидер оппозиции. Ведущий сказал, что следователи изучают видеозаписи, но по предварительной версии: смерть наступила в результате сердечного приступа.

На столе завибрировал телефон. Его жужжание стало столь привычным, что Горький не сразу посмотрел на экран. Входящий шёл с незнакомого номера и отличался от номера отца Ксении.

— Да.

— Здравствуйте, с вами говорит представитель службы поддержки населения.

— Чего вы хотите?

— Вы знаете Сухова Николая?

По телу пробежала дрожь, Горький почувствовал, как трезвеет.

— С ним что-то случилось?

— Вы не могли бы приехать к нему домой?

Через час Горький пересёк дорогу по пешеходному переходу и оказался в нужном квартале. Он намеренно не спешил. Во-первых, пешая прогулка его отрезвляла, а во-вторых, он интуитивно чувствовал, что больше спешить было незачем.

Подходя к дому со стороны улицы, он заметил скопление людей. Рядом с зданием, на котором светящимся оранжевыми буквами было написано: «Ломбард. Меняем драгоценности на игровые часы», собралась толпа.

В отличие от очередей на рынках или в магазинах, где люди толкались и шумели, очередь у ломбарда была пугающе тихой. Клиенты стояли разрозненно, спрятавшись под капюшонами и опустив головы. Они не разговаривали и не смотрели друг на друга. Они напоминали незнакомых людей, собравшихся на похоронах общего знакомого. По очереди они скрывались в дверях ломбарда, а выходили уже другими: в глазах появлялся известный всем игрокам блеск — предвкушение путешествия на райскую Тару.

Дверь в квартиру Сухова была приоткрыта. Горький потянул за ручку и заметил на коробке свежие следы ремонта. Он услышал голос Сухова. Звуки доносились с кухни.

Сухов сидел за столом и цветными карандашами разукрашивал квадратики в журнале сканвордов. Рядом стоял стакан с водой, и лежала горочка печенья. Сухов по одному перебирал карандаши и швырял в сторону те, что не понравились.

Прижав к груди папку с бумагами, на кухне стояла женщина лет пятидесяти с крашенными волосами и закрученными кончиками. Она начала что-то говорить, но Горький остановил её вытянутым пальцем и сел рядом с другом:

— Сухой. Что случилось?

Сухов поднял голову и улыбнулся. В оболочке мужественного и сильного человека прятался ребёнок. Горький заглянул ему в глаз.

Шесть лет назад они были очень близки. Вместе работали на Таре и вместе проводили дни без игры. Как часто бывает между лучшими друзьями, у них установилась особая связь. Если незнакомым людям для объяснения чего-либо приходилось произнести несколько предложений, то им достаточно было сказать несколько слов. В последствии слова можно было заменить жестом или взглядом. Их зрительный контакт был похож на передачу мыслей. Они читали в глазах у друг друга опасения, страхи и предположения.

Какой бы сильной не была их дружба, но после сучившегося на Таре они не смогли быть прежними. Их пути разошлись. Они не общались около пяти лет, но, когда Горький пришёл неделю назад, то обнаружил, что связь до сих пор существует. За такой длинный срок у них не осталось общих интересов и тем для разговоров, но связь существовала. Одного взгляда в глаза друга было достаточно, чтобы понять, что Сухов чего-то боится и что-то скрывает. Словно невидимая ниточка, связь соединяла их все эти годы, вплоть до этого самого момента. Горький заглянул Сухову в глаза и ничего не увидел. От прежнего Сухова осталась лишь внешность. То, что Горький мог читать в глазах друга, умерло.