Геннадий Башунов - Продавцы грёз. Том второй

В ответ я оскалил зубы и, покачиваясь, зашагал за ним, стараясь не отстать. Первая за несколько месяцев папироса вскружила голову не хуже бутылки бренди. Эх-эх-эх, а от выпивки — то со мной что теперь будет? Усну после третьей стопки, как старшеклассник?

Фим уверенно прокладывал себе дорогу, не стесняясь отпихивать благородных мужей с дороги, да еще и поругиваться с некоторыми. Клейма на нем я не видел, но был практически уверен в том, что он раб. Впрочем, не все хозяева ставят на своей собственности лейблы. Некоторым нравится гладкая шкура.

Я держался за широкой спиной своего провожатого, но мне, к счастью, толкаться не приходилось — мне самому уступали дорогу. И дело наверняка было в запахе и грязи, покрывающей мое тело. Это я с «напарниками» по цепи давно привык к этому делу, а вот изнеженные городские жители такое видели только на рабском рынке. Даже некоторые рабы кривили носы при моем появлении, чего уж говорить о господах и их дамах. Но до оскорблений и насмешек дело не доходило, по крайней мере, напрямую, вполне ведь возможно, что меня выкупили на свободу. Я даже сам раз видел такое не далее как два дня назад. Парня едва восемнадцати лет выкупили, чтобы тут же прилюдно отхлестать до полусмерти кнутом, а после повесить — он оказался серийным убийцей и насильником.

Мы выбрались с торговых рядов, и дышать стало легче. Я даже почувствовал какие-то запахи, хотя был уверен, что слизистая моего носа напрочь атрофирована. Окликнув Фима, я остановился у чахлой березки, росшей у обочины, и, сорвав несколько почек, принялся их нюхать. У меня на глазах даже выступили слезы. Пошло? Черт возьми, понюхайте несколько месяцев мужиков, которые не мылись с прошлого года, и запах коровьего навоза покажется вам амброзией — нет существа более вонючего, чем человек.

Фим смотрел на меня с пониманием и легкой насмешкой. Я заметил, что на его шее висит кулон с двумя буквами. Значит, я был прав: Фим — раб.

— Пошли, — сказал я, размяв в руке березовые почки.

Мы минули несколько кварталов, застроенных двух и трехэтажными домами. Видимо, здесь обитал местный средний класс. Даже канализация была подземной, и никто не выливал помои на улицу.

По дороге я получил несколько дюжин оскорблений и пару засохших конских яблок в спину: детишкам плевать, раб я или выкупленный свободный, они видели только грязного заросшего бродягу. Я не обиделся и даже побегал за одним, грозясь заразить его вшами и коростами. Пацаны с хохотом разбегались от меня, а моя жертва, оказавшись в углу, напугался и разрыдался, и я, поняв, что немного переборщил, оставил его. Фим ухмылялся сквозь бороду, ожидая меня, хоть я его об этом и не просил. Быть может, он не такой уж и угрюмый парень.

За этими кварталами шла широкая дорога, отделяющая их от парка, а за парком, судя по виднеющимся над деревьями шпилям и башенкам, располагались богатые районы. Фим не пошел напрямик через парк, а свернул на дорогу. Вскоре я понял причину: на каждой аллейке стояли таблички, на которых изображались перечеркнутые ошейники. Судя по тому, что некоторые из прогуливающихся господ вели на поводках собак, этот ошейник относился к домашним животным иного вида.

Огибать парк пришлось чертовски долго. Нас чуть не задавил жутковатого вида автомобиль, обдав черным угольным дымом. За рулем сидел пьяный молодой парень, рядом с ним была подпитая девушка, а на заднем сидении такая же веселая парочка, увлеченная друг другом. Им явно было не до клаксона. За их придурковатую езду мы получили порцию ругательств и полупустую бутылку вина. Бутылка разбилась о дорогу, и я долго стоял рядом с лужей и нюхал.

— Дома выпьешь чего-нибудь, — сказал Фим, закуривая. — Нелва — добрая хозяйка. Если будешь стараться, конечно.

— Я просто хочу понюхать хоть что-то кроме дерьма, — покачал я головой.

— И понюхаешь, и выпьешь… Пошли.

— А папиросу можно?

— Конечно.

Фим протянул мне папиросу и спички. На этот раз он старался не морщить нос. Впрочем, ему не слишком-то удалось.

Мы обогнули парк и зашагали по богатому району. От главной улицы отходили множество узких дорожек, ведущих к огороженным поместьям. Район пересекала небольшая речка, и я с трудом удержался, чтобы не спрыгнуть в нее с моста. Если бы не перспектива обещанной ванны, я бы так и сделал.

Жандармов здесь ходило множество. Город вообще был ими заполнен, да и может ли быть по-другому в работорговческом городе? Так что бежать смысла не было никакого — одинокого грязного мужика поймали бы в миг. Да я и не собирался убегать — ванна, бритва и чистая одежда отбивали всякое желание. Ну а потом будет видно. До прибытия врагов четыре-пять дней, за это время можно многое успеть.

Едва мы пересекли речку, Фим свернул к одному из поместий. Здесь дома были еще богаче и больше, чем на том берегу. Так что трехэтажный особняк Нелвы с садом и беседкой выглядел вполне себе… если не скромненько, то уже точно не выделялся своим богатством.

Встретил меня мрачный тип лет пятидесяти и три ведра еле теплой воды.

— Облейся и в баню, — сухо сказал цирюльник. — Фим, ты свободен.

— Я помогу, — пожал плечами мой сопровождающий.

— Тебя вызывала Нелва, хочет, чтобы ты подобрал ему кое-какую одежду на первое время.

Фим пожал плечами и ушел, а я принялся поливаться водой, стараясь смыть с себя как можно больше грязи. Вышло не очень хорошо, учитывая, что раздеваться мне не разрешили. Старик угрюмо наблюдал за черными потоками воды, уходящими в зеленеющую траву.

— Да-а, парень, — протянул он, не уточняя к чему относятся его слова.

Когда вода приобрела скорее коричневый, чем черный оттенок, старик повел меня в баню. Здесь было достаточно жарко, видимо, баню начали готовить еще до того, как меня купили. Нелва не собиралась уходить с рынка без покупки, а значит, мне чертовски повезло. Неужто всех смазливых рабов успели разобрать? Я подумал о том, что до сих пор мог сидеть на цепи, и содрогнулся.

— Одежду в печку.

Я разделся и сунул свои лохмотья в печь, а сам, повинуясь команде старика, который уже вооружился ножницами, уселся на скамью. Мои лохмотья шипели и потрескивали, и я представлял, как от жара лопаются и горят вши. Их я ненавидел, наверное, даже сильнее, чем работорговцев и клопов.

Цирюльник тем временем потыкал ножницами в колтун на моей голове, потом в бороду и, покачав головой, буркнул:

— Бесполезно. Мойся пока, я зайду через полчаса.

— Не охота ковыряться во вшах? — хмыкнул я.

— А кому охота? Давай, мойся, воду не жалей. Потом, как побрею, еще раз помоешься.

Когда цирюльник вышел, я дал волю чувствам. То есть откровенно разрыдался, поливая на себя горячей водой и нюхая мыльную пену. Впрочем, возможно, это мыло ело мои глаза.