Джо Холдеман - Мост к разуму [сборник]

После подобных примеров у вас создалось впечатление, что в мозгу все-таки сидит волшебный пастух, ведающий партициями? К великому сожалению, это не так. Если какой-нибудь кусочек человеческого мозга прекратил функционировать, то по большей части на том вся история и кончается.

Рядышком может пропадать, фигурально выражаясь, непаханая умственная целина, но кто отдаст приказ использовать ее по назначению? Тот факт, что иногда это все-таки происходит, вынудил Клитаса задать себе интересный вопрос: «Почему не все слепые гениальны?» В истории человечества можно отыскать немало прославленных слепцов из числа мыслителей, литераторов или музыкантов. Многие из них, подобно Эми с ее скрипкой, были твердо убеждены, что получили свой дар от природы в порядке компенсации.

Поразмыслив, Клитас пришел к выводу, что эти слова буквально отражают истину, скрытую в микроанатомии мозга незрячего, одаренного выдающимся талантом. Конечно, такое случается не слишком часто, поскольку гениев всегда гораздо меньше, чем слепых. Вероятно, иногда этот феномен возникает благодаря тому же механизму, что помогает больным восстановиться после инсульта. И вполне (даже очень вероятно) феномен гениальности можно спровоцировать искусственным путем.

Гарвард и Массачусетский технологический любезно предложили Клитасу специальную стипендию, но он остановил свой выбор на Колумбийском университете, желая быть поближе к Эми, которая поступила в Джуллиард. В Колумбии ему неохотно разрешили записаться сразу на три основных курса — по физиологии, электромеханике и науковедению, и Клитас изумил буквально всех, кто знал его прежде, довольно скромными успехами на студенческой стезе. Причина крылась в том, что он воспринимал учебный план лишь как докучливое дополнение к главному делу. Понятно, что в тех областях знаний, которые для Клитаса были действительно важны, он двигался семимильными шагами.

Кто знает, как могли бы сложиться последующие обстоятельства, уделяй он больше внимания столь тривиальным и скучным вещам, как всемирная история и философия? Если бы Клитас хоть чуточку заинтересовался обязательным курсом литературы, он мог бы совершенно случайно познакомиться с легендой о Пандоре.

Так или иначе, но далее наш рассказ углубляется в темные и таинственные закоулки разума. В течение последующих десяти лет его основная часть (мы постараемся по мере сил игнорировать ее после этого абзаца) включает в себя Клитаса, занятого решением весьма хлопотливых интеллектуальных задач: он препарирует мозги трупов, учится произносить словечко «холецистокинин» и сверлит дырки в черепах добровольцев, чтобы добраться до живого мозга своими электродами.

В параллельной части нашей истории Эми тоже учится произносить «холецистокинин», и по той же самой причине, что заставила Клитаса научиться играть на скрипке.

Их любовь растет, расцветает и зреет. В возрасте 19 лет, после первой докторской степени и перед дипломом доктора медицины, Клитас сделал достаточно длинную паузу в своем главном деле, чтобы они успели пожениться и провести бурный медовый месяц в Париже, где новобрачный разрывался между жаркими прелестями любимой и стерильными боксами института Марэ, выясняя, каким же образом каракатицы обучаются различным вещам, что на самом деле происходит посредством серотонина, который подталкивает аденилатциклазу катализировать синтез циклических аденозиновых монофосфатов [25] Приносим за эту фразу извинение читателям, поскольку сам автор не пожелал этого сделать. (Прим. ред.) как раз в необходимых местах, но это уже основная часть истории, которую мы изо всех сил пытаемся игнорировать, поскольку она потихоньку становится довольно-таки жутковатой.

После Парижа они вернулись в Нью-Йорк, где Клитас за восемь лет выучился на превосходного нейрохирурга, а между делом получил еще и докторскую степень по электромеханике. Все шло по плану, все начинало постепенно вырисовываться.

Еще в тринадцать лет Клитас отметил, что мозг использует гораздо больше клеток для восприятия, обработки и запоминания визуальных образов, чем для информации, поступающей от всех остальных органов чувств (вместе взятых).

Вопрос, отчего не все слепые люди гениальны, является лишь частным случаем обобщенного утверждения: мозг не знает, как лучше всего распорядиться тем, что имеет. В течение последующих лет исследования Клитаса были гораздо тоньше и сложнее, чем предполагалось данным вопросом и данным утверждением, но в итоге, описав круг длиной в 14 лет, молодой ученый вернулся именно туда, откуда начал. Поскольку настоящим ключом ко всей проблеме оказалась зрительная область мозга, или визуальный кортекс.

Когда саксофонисту, играющему на баритоне, приходится транспонировать с листа виолончельную партию, он (очень немногих женщин привлекает этот духовой инструмент!) попросту представляет, что музыка записана не в басовом, а в скрипичном ключе, затем мысленно поднимает все звуки вверх на октаву и далее спокойно играет с листа. Все так просто, что и ребенок способен на это, если пожелает, конечно, играть на столь громоздком и неуклюжем инструменте, как сакс-баритон. Пока глаза саксофониста скользят по крошечному частоколу нот, его пальцы автоматически выполняют взаимно-однозначную трансформацию, которая является теоретическим эквивалентом сложения и вычитания октав, однако умственная работа была проделана еще тогда, когда музыкант, бросив взгляд на правый верхний угол страницы и кисло скривившись, пробормотал: «Дьявольщина, опять виолончель…» Саксофонистам отчего-то не интересны пьесы для виолончели.

Когда слепой Эми нужно «прочитать» ноты, она вынуждена прекратить игру на скрипке, чтобы ощупать брайлевские значки для нот левой рукой. (Многие годы она удерживала инструмент подбородком, и шейные мускулы Эми настолько натренированы, что при желании она легко раздавит грецкий орех, зажатый между ее плечом и подбородком.) Зрительный центр в этом «чтении» не участвует: Эми «слышит» немые ноты кончиками пальцев, запоминает их последовательность в музыкальной фразе, а затем проигрывает эту фразу снова и снова, пока та не перекодируется в механическую память пальцев, присоединившись к уже выученному куску.

Подобно большинству слепых музыкантов, Эми могла похвастать великолепным «ухом»: она гораздо быстрее и лучше запоминала музыку на слух, проигрывая ее по нескольку раз, пускай это даже очень длинная и сложная пьеса. Но для серьезной работы она всегда использовала Брайля, чтобы отделить изначальный замысел композитора от его интерпретации исполнителем или дирижером..